Паула издали заметила часовню и, чувствуя, что ей необходимо утешение после всего, что случилось в Уэртаэрнандо, сказала об этом своему спутнику и пошла по тропке, провожаемая взором, устремленным на нее из кустов. Шеннон, словно завороженный, следил за ритмичной походкой и грациозными движениями девушки, взбиравшейся по неровному косогору. Паула прошла мимо того места, где прятался незамеченный ею Шеннон. Он увидел, как напряглось ее лицо, словно она боялась, что не сможет преодолеть последние два метра до двери убежища, в котором искала спасения. Увидел, как она остановилась и прижала руки к груди. Затем, сделав шаг, упала на колени перед дверью, прижалась к ней лицом и вцепилась в решетку окошка.
Шеннон смотрел на нее из своего укрытия, стыдясь того, что стал невольным свидетелем этого уединения. Солнце уже совсем скрылось, и небо стало фиолетовым. Прошло довольно много времени, прежде чем он снова взглянул на нее. Она сидела, прислонившись к двери, лицом к пустынной дороге. В тени портала нельзя было разглядеть ее черты, но ее безжизненная поза, с поникшей на плечо головой, заставила его выйти из укрытия.
Он подошел к ней довольно близко, но она не замечала его, словно он ничем не отличался от земли или деревьев. Только остановившись перед ней, он прочел удивление в ее глазах, окруженных тенью, не потому что они плакали, а потому что были обращены внутрь.
— Я тоже пришел помолиться, — объяснил он.
— Ты? Такой безгрешный? — улыбнулась Паула.
— Нам всем не мешает это делать.
— Да, но некоторым это нужно больше. Особенно тем, у кого нет выхода.
— Выход всегда найдется.
— Только не для меня… Думаешь, я сошла с ума? Нет, я такая же меченая, как и Дамасо.
— Просто тебя что-то мучает, но ты не хочешь доверяться тому, кто может тебе помочь.
Из-под юбки выглядывала нога, обутая в альпаргату, у которой почти совсем протерлась пятка.
— Я зашью, когда вернусь, — сказала она, погладив подошву. И с гордостью добавила: — Теперь у меня есть иголка с нитками.
В этом ее упоминании о домашних вещах было что-то чистое и трогательное. Она словно вновь обрела свое женское царство. Шеннон не мог удержаться от желания поцеловать эту исцарапанную руку, которой она гладила подошву и прятала наваху у себя на груди. Но девушка отстранила его и ласково, чтобы не обидеть, сказала:
— Не надо.
Неподвижный воздух застыл, будто его и не существовало вовсе. Как и холода. В сумеречном бархатисто-синем свете все казалось печальным и отрешенным. Словно что-то витало в воздухе, что-то должно было случиться. Какое-то чудо, как в сказке со счастливым концом. И этот воздух заставил Шеннона произнести слова, которые, сорвавшись с губ, оставили на них привкус пепла его мистической фразы.
— Я знаю, что не нужно. Вернее, нельзя.
Но ничего не случилось. Разве что выражение ее рта стало по-детски доверчивым, а взгляд более глубоким, когда она ответила:
— Не понимаю.
— Не все ли равно. Кто-то один вдруг понимает, что так и должно быть. А уверенность успокаивает, даже когда причиняет боль.
Воцарилась тишина, такая ощутимая, будто она встала между ними. Ее нарушила сова, хранительница часовни, принявшись мелодично вздыхать на разные лады.
— Птица мудрости, — задумчиво произнес Шеннон. И с отчаянием, хоть и спокойно, добавил: — Если бы можно было не уходить отсюда, не подниматься, остаться здесь навеки!.. Если бы это было возможно!.. — Он с трудом заставил себя встать.
И окутанные неподвижными, таинственными сумерками, которые обещали чудо, так и не свершившееся, Шеннон и Паула отправились в обратный путь. Едва они достигли первых сосен, как их обступила целая армия теней. Холод пронзил их. Вдали, над суровыми горами, всплывала кровавая луна.
Напрасно Шеннон снова и снова спрашивал себя: почему не случилось чуда, которое обещали таинственные сумерки? Да и что в них было таинственного? И что должно было случиться? Но тут захохотал щегол, а Паула запела о пленнике, у которого убили птичку. Шеннона охватила внезапная ярость, и он язвительно сказал:
— Да, я знаю много романсов. Сейчас мне на память пришел еще один. О французской принцессе, которая идет по дороге с кабальеро. Он держит себя слишком скромно, и когда они приходят во дворец короля, она с издевкой говорит ему: «Насмешил меня кабальеро! Кто видал такую трусливость? Выть вдвоем с красоткою в поле и выказывать ей учтивость!»
Паула ничего не ответила, только посмотрела на него печальными глазами — не из мира сказок и спокойных сумерек, а из мира дорог и скал, заросших кустарником. И Шеннон раскаялся в своих словах.
Читать дальше