Хосе Сампедро - Река, что нас несет

Он произнес это с таким пылом, что Американец отвлекся от собственных мыслей и спросил:

— У вас, верно, тоже есть о чем вспомнить?

— Вспомнить? Нет. Наоборот, я должен забыть.

— Зачем забывать то, что было? Мы живы воспоминаниями. Без воспоминаний мы были бы мертвы, как эти камни… Вы ошибаетесь, полагая, что у этих людей не было достоинства. Но им приходилось как-то бороться за свое существование… Одним словом, кончилось тем, что мой дед совсем разорился и закрыл свою мельницу. Когда я был юношей, у пас еще имелся дом для летнего отдыха… Сюда заезжала моя кузина…

Его последние слова, казалось, всколыхнули мрачные воды пруда, словно луч нежности пробился сквозь тьму.

— Почему именно сегодня я вспоминаю все так отчетливо?.. Обычная история: держась за руки, мы стояли в этой тенистой роще, потом я ее поцеловал вот здесь, на этом самом месте, вечером, у застывшего в неподвижности пруда… Нет, вода в нем была другая, совсем другая… Она бросилась прочь от меня, а я не мог двинуться с места, словно окаменел. Сердце мое билось, как у пойманного кролика!.. На следующий день она призналась, что проплакала всю ночь и теперь ей остается только утопиться в Тахо… Но я поклялся ей, что мы поженимся… Это было последнее лето.

«Последнее лето, — подумал Шеннон. — Сколько тоски в этих словах. Кажется, будто все растворяется в воздухе, становится нереальным». И действительно, происходящее казалось ему бессмысленным, нелепым. Среди жалких развалин стоял человек, огрубевший, суровый, и обращал взор в свое прошлое, в которое теперь трудно поверить: образованная семья, романтическая юношеская любовь… У каждого человека есть своя тайна, уже ставшая как бы его плотью. Из семинарии в Сигуэнсе, где Американец проходил курс для получения степени бакалавра, его исключили, узнав о его связи с прачкой, которая обучала его любви, куда более серьезной, чем любовь к кузине. Он вернулся домой со славой бунтаря, и дядюшка запретил своей дочери с ним встречаться…

— Я поехал навестить ее, — продолжал он, — и предложил убежать вместе. Она плакала, но бежать так и не решилась! И показалась мне тогда такой незначительной, невзрачной. Никакого чувства я уже к ней не испытывал… С отцом и дядюшкой я рассчитался, подпалив омет. Меня разыскивали через жандармерию, но кому могло прийти в голову, что я пристал к сплавщикам… Потом я перебрался в Америку… — Он вдруг осекся и, поднявшись, провел рукой по лбу, словно хотел очнуться от сна. — Почему я все это рассказываю вам? — И с недоуменным видом обернувшись к Шеннону, откровенно признался: — Никогда прежде я не оглядывался назад; по теперь у меня такое чувство… сам не знаю почему… словно пришла пора подытожить свое прошлое…

Воцарилось долгое молчание, которое он снова прервал, насмешливо проговорив:

— Подумать только, если б мы поднялись на плато, я мог бы повстречаться с ней на улицах Вильянуэвы… Она вышла замуж за ветеринара. Позавчера пастух мне рассказал об этом. Смешно — жена ветеринара хотела когда-то броситься в реку из-за того, что я ее поцеловал… Впрочем, в этом нет ничего смешного, если твердо уверовать, что тебе все безразлично.

Казалось, он поборол волнение. Золотой зуб сверкнул в улыбке.

— Да что говорить! Не было ничего и нет. Там, в Америке, для меня важно было выжить. Об остальном я по думал. А теперь меня и это не волнует… Важно только одно, только одно надежно… — Он опить умолк, как бы с удивлением прислушиваясь к тому, что в нем происходит. И тихо заключил: — А может быть, я надеялся найти здесь облегчение? Может, поэтому я и вернулся? — Он покачал головой как бы в раздумье. — Вы же, напротив, не хотите возвращаться. Вы бежите от своей земли, от своих воспоминаний.

— Да… Сейчас я должен был бы находиться на борту корабля, идущего в Англию… Возвращение героев на родину: военный оркестр, торжественные речи, знамена и тому подобное… Но я но смог бы вынести этого торжества, потому что мы возвращались с войны.

— А чем она отличалась от других? — с удивлением спросил Американец.

— Ничем, война как война. Сначала мне даже нравилось воевать. Великолепные каникулы на лоне природы, кровавые маневры… Зло как-то оправдывало себя. Но мир… Когда мы захватывали какой-нибудь новый район и стихала первая радость победы, мы видели, какое разрушение несем с собой. За тем, что раньше было для нас лишь военным объектом, обнаруживалось человеческое горе, развалины, опустошенные ноля, страдание детей, траур вдов. И торговцы, наживающиеся на чужом голоде, тыловые рвачи, те, кто мстил, сводя личные счеты. Казалось невероятным, но я своими глазами видел двух военных в мундирах, в касках, с орденами, они волокли голую девушку, остриженную наголо, только за то, что она была невестой противника… Вот почему мне было бы стыдно, если бы меня по возвращении из Италии встречали, как героя. Вот почему в тот день, когда с нашего корабля, везущего солдат на родину, спустили трап в Аликанте… — Он поднял голову и посмотрел на Американца: — Вы когда-нибудь были в Аликанте? Если нет. вы не поймете меня. Стоя на борту корабля, я увидел холм, увенчанный замком, словно лев гривой, и раскинувшиеся у его подножия белые дома, и великолепные пальмовые парки. Этот последний день года совсем не походил на зимний. Море было спокойным, воздух теплым… На нижней палубе кто-то чиркнул спичкой и бросил ее в море. Мне почудилось, будто рыба проворно вынырнула из глубины и снова опустилась на дно, разочарованная. «Что ты собираешься делать, когда вернешься?» — спросил чей-то голос внизу. Ответа не последовало. Да и что можно было ответить на этот вопрос! Я подумал о приветственных речах, которыми нас будут встречать, и мне стало тошно. Я решил оторваться от этого стада. Отправиться дальше один. Только не с ними… И тогда я увидел рыбака. Он сидел на пристани, свесив ноги, и ел с таким спокойствием, что мне захотелось поговорить с ним. «Что, закусываешь?» — спросил я. Он удивился, что я говорю по-испански, и ответил: «Как видишь. Хлебом с навахой». Я не мог забыть этих слов, спокойных и суровых. Хлеб и наваха! Правда хлеба и правда стали; правда жизни и правда смерти. И кроме того, правда голода… Мне запали в душу и этот холм, и солнце, и море, и рыбак. И я решил узнать этот мир, такой невозмутимый, такой спокойный. С большим трудом добился разрешения высадиться на берег, чтобы пешком пересечь Испанию и добраться до какого-нибудь северного порта… Думаю, мне разрешили потому, что поняли: если откажут, я все равно сбегу и совершу это путешествие тайком… К тому же нас уже демобилизовали. Но им необходимо было стадо, чтобы самим прославиться! — Он снова посмотрел на Американца. — Вам этого не понять.