Хосе Сампедро - Река, что нас несет

— Здесь мертвый замок, — снова заговорил Американец, — а там, внизу, люди, Паула…

«И неутомимая, быстрая река, — промелькнуло в голове у Шеннона. — А между замком и рекой — умирающая Сорита, некогда такая могущественная и такая ничтожная теперь».

Ожившие полотнища стен поднимались ввысь в черном серебре ночи. Прикосновение к ним небесных светил превращало каждый камень в лунный цветок.

— Сейчас, — сказал Шеннон, — настоящими здесь кажутся лишь тени, такие они живые. А тишина обретает голос, так она напряжена… неясные очертания камней прозрачны в лунном свете; крики птиц, жужжание мошкары, шелест ветра кажутся вымыслом наших ушей…

Так он рассуждал, пока Американец вдруг не перебил его, впервые обратившись к нему на «ты». Шеннон был приятно удивлен: до сих пор только они во всем лагере сохраняли вежливую дистанцию.

— Помнишь тот день, когда возле адвокатовой мельницы я рассказал тебе о своей жизни? Тогда я не мог объяснить, почему вдруг пустился в воспоминания.

Как не помнить Шеннону тех дней, когда он еще смутно повиновался своему предчувствию, когда надежда еще не обрела имени!

— А сегодня я понял. Я знаю, почему это произошло. Теперь я знаю почти все… Это начинался конец, за которым — покой и мир… Да, друг, моя жизнь кончена… Но не думай, что я собираюсь умереть или покончить с собой. Я хочу закрыть двери суете, которая меня окружает, и остаться пае дине с правдой камня… И не только хочу, я принял твердое решение и, по существу, уже выполнил его… Взгляни туда, — продолжал он, — тебе, наверное, не видно отсюда, но там есть башенка. Сегодня я обрел в ней мир. — Он помолчал мгновение и заключил: — С птицами. Как предсказал мне брат Хустино.

Наверху Шеннон слушал новую исповедь Американца, на сей раз — о смерти и воскресении, а внизу, в тени поселка, таился Бенигно. Еще ниже, у берега, ужинали, попивая вино, собравшиеся в круг сплавщики, оглашая окрестности смехом и звуками свирели.

Пауле удалось знаком предупредить Антонио, чтобы он следовал за ней. И прихватив глиняные горшки, она спустилась к самой реке, скрытой от сплавщиков холмом.

Антонио не замедлил явиться, и Паула рассказала ему о разговоре со слепым и о своем намерении пойти на встречу с Бенигно. Слепой прав: надо дать ему отпор.

Но Антонио запретил ей идти, уж если кто пойдет, так он, и немедля. Паула испугалась кровавой развязки и, вскочив, преградила ему путь. Завязалась борьба. Взбешенный Антонио вырвался из рук Паулы, бросив ее на землю. Только плач девушки — так странно было видеть ее плачущей — удержал его. Он встал рядом с пей на колени, они обнялись. Антонио послушался ее. Но и ей не надо идти. Если этот тип возведет на них напраслину, они сумеют доказать, что он врет.

Страх отступил перед слезами и словами утешения. Они поклялись друг другу, что никто из них не пойдет. И Антонио вернулся в лагерь прежде, чем у сплавщиков могла зародиться мысль, что он отправился на свидание. У входа в селение виднелись чьи-то неясные тени, но Антонио знал, что это не Паула.

Паула мыла посуду в освещенной луной реке. Ночь была исполнена столь безмерного покоя, который даже угнетал.

«Да, — думал Шеннон, стоявший наверху, — ночь исполнена столь безмерного покоя, какой не может вместить в себя человек». Он слушал Американца и сочувствовал ему, стараясь постичь, почему тот решил поселиться в башне умершего и обрести там мир, после того как доведет сплавной лес до конца пути.

— Все очень просто! — заключил Американец. — Ведь в сущности я давно от всего отдалился, осталось только подвести черту… Поверь, друг, так я разом вырву с корнем свои сомнения.

Шеннон понимал его, хотя сам бы так не поступил, потому что… Глядя на луну, он нашел нужные слова:

— Да, твои сомнения можно вырвать с корнем, они достаточно выросли и обнажились. А мои нет. Посмотри на луну: чтобы там, в вышине, достичь такой белизны, такого ясного, полного равнодушия, она прежде была багряно-красной, а уж потом оторвалась от земли. В пашем мире смешно то белое, что сначала не было раскалено докрасна. Особенно если не хватало для этого духу… Я еще только начинаю раскаляться. А значит, у меня остается надежда.

— Но твои прежние сомнения… — терпеливо спрашивал тот, кто уже находился на пути к избавлению.

— Я не могу уйти от жизни… Вернее, не хочу. Я родился на земле, и здесь мое место. Я об этом не просил, и не повинен в этом, но я принимаю вызов, брошенный мне свыше. Величие человека в том и состоит, чтобы гордо нести бремя, которое непрошено взвалили ему на плечи. Нести его, не теряя достоинства и не отчаиваясь. Вы научили меня этому. Ты и твои люди. Вы умеете не падать духом и делать свое дело… Я знаю, вы не покоряетесь, протестуете, но это ваш удел. А ваши радости так же зыбки, как звук свирели, который мы слышим. Вы добросовестно делаете свое дело, сами того не замечая, потому что сохранили природную невинность, как прекрасные, ни о чем не ведающие частицы этого огромного мира… Быть самим собой, человеком. Сколько в этом величия! И в этом я черпаю надежду на покой, — заключил Шеннон.