Этери Чаландзия - Уроборос

Какие-то звуки переместились в квартиру с улицы и наоборот. Она отчетливо слышала хлопки птичьих крыльев и звон трамвайных проводов. Зато холодильник теперь гудел посреди дороги, а будильник громко тикал над входом в соседний подъезд.

Было так жарко, что хотелось принять холодный душ, но Нина воздержалась. Не потому, что проявила предусмотрительность и благоразумие, просто боялась спугнуть подступавший морок. Он очаровывал ее. Нина лежала на диване, как на печи, и наблюдала ожившие картины, проплывавшие мимо. Они брались из ниоткуда и исчезали в никуда, едва покидая поле зрения. Она моргнула, и острый нос лакированной гондолы пронесся мимо, вспарывая паркет, словно ночную гладь канала. Гондольер уверенной рукой направлял лодку в темноте ее квартиры. Туман сгущался, но фигура Джакомо была различима на противоположном берегу. Заметив Нину, он приветственно приподнял шляпу. Затем что-то увидел позади нее, поморщился и отступил в темноту. За спиной раздался смешок. Она обернулась. Егор управлял гондолой.

Одного движения бровью оказалось достаточно, чтобы сбросить его за борт. Брызги взметнулись и застыли арктической пылью, Нина почувствовала теплые объятия полярного медведя. Она слышала запах рыбы, и понимала, что бессмысленно поднимать глаза и проверять. Очевидно, что и у медведя будут знакомые черты. Но вот и зверь исчез, ее подхватила темнота и начало засасывать в воронку. Нина ухватилась за край рамы и поняла, что проваливается в картину, в глотку несчастного, в крик Мунка. Поглощение казалось неизбежным, но она как-то вывернулась. Ее скрутило в водяной петле, обожгло пятном заката, и, пролетев над двумя неизвестными на мосту, она зачем-то обернулась. Один из мужчин тоже обернулся ей в след. Это был Егор.

И словно треснул стеклянный пол под ногами, прорвалась поверхность очередного мира, и она полетела вниз, гадая, сколько таких слоев ей придется миновать. Девять? Больше? Меньше? Сколько на самом деле продолжались семь дней творения? Ее отвлекло разложение музыкальной фразы на неизвестные гармонии, которые возникали и осыпались бессмысленной пылью. Пыль летела в бесконечность, и невидимая рука, словно солью, присыпала ею мир. Соль, пыль, хумус, хаос, крик, крак, мунк, мрак, макабр — температура постепенно поднималась, и Нина раскачивалась на волнах бреда. Однокомнатная квартира казалась обреченным парусником, налетевшим на мель. Он еще держался на плаву, но вода уже заливала трюмы и душа чуяла акулу, нетерпеливо сновавшую неподалеку в ожидании конца. В жабрах акулы сверкали обручальные кольца всех утопленников мира.

Нине чудились красные птицы, замиравшие в полете. Мимо них со свистом проносились жидкие облака, у птиц отваливались глиняные крылья, волосы падали с ее головы и змеями расползались в разные стороны. Потом вдруг из тумана райского сада выкатилось сгнившее яблоко, из него вылез червяк и в бешенстве запищал на нее. Нина отшатнулась. Она была исполинского роста, огромная, голова в облаках, океан по щиколотки. Но эта микротварь кричала на нее, унижала и высмеивала. Со скрипом отомкнулась дверь старого шкафа, зеркало приблизилось к ее лицу, но в нем отразилась не она, а тридцать стариков. Воспоминания проступили сквозь бред.

Навигатор сломался, и они с Егором часа два блуждали по окрестностям, разыскивая этот крошечный город на границе с Австрией. Нашли. Потом еще час убили на то, чтобы разобраться, с какой стороны площади можно парковать машину на ночь. Уже стемнело, когда они добрались до бара в местной пивоварне. Оба так устали, что опьянели почти сразу. Две запотевшие кружки пива, и спустя полчаса они спали в своем номере мертвым сном.

Ночь прошла, как пять минут. Утром они вышли в большой зал на завтрак. Был ранний час, и все помещение заливало яркое солнце. Нина зажмурилась. Но не от света. Когда она открыла глаза, ничего не изменилось. В зале за столами для завтраков сидела группа седых, как лунь, стариков обоего пола. Если посчитать их возраст на круг, вышло бы не одно тысячелетие. Все молча уставились на вошедших, Егор и Нина со своими тарелками вдруг почувствовали себя прозрачными и легкими. Им приходилось делать усилие, чтобы не оторваться ногами от пола и не устремиться вверх к большим стеклянным люстрам. Не было ни осуждения, ни одобрения в обращенных на них взглядах. На них смотрели не отсюда. Пусть еще не из рая, но из его преддверия. Словно на вход была очередь, и они оказались последними в ней.