— Будет гореть?
— Если дождь не польет.
Наклонился над чашкой, словно пытаясь разглядеть что-то в жидкости. С шумом отхлебнул.
— Поджечь?
— Нет. Кто знает, чего ей надо. Лучше подожди.
Бухта осветилась, на трехмачтовом судне внизу убрали паруса. Триест просыпался для извозчиков и носильщиков. Госпожа шла по траве в одном из ее тяжелых широких платьев.
— Зажигай.
Он повиновался. Гори, гори, невеста-солнце, свети, свети, луна-жених, прошептал он первым язычкам пламени. Так пел отец в солнцеворот. Госпожа подошла ближе, и он еле удержался, чтоб не отступить. Она протягивала книгу.
— Брось ее!
Она почти его коснулась. Какая-то беспомощность крылась в ее приказе. Она сама не будет бросать книгу в огонь. Он провел пальцами по обложке, переплету, пятнам, отступил от огня, погладил кожу, вспоминая, и, наконец, догадался, на что похоже это прикосновение — как рубец на спине его первенца.
— Нет.
Огонь рвался во все стороны.
— Пусть кто-нибудь другой. Я не могу.
— Это сделаешь ты. Немедленно.
Огонь выровнялся, устремившись вверх. Массимо не знал, как возразить. Ухо опалил голос Анны:
— Нас это не касается. Если она сейчас уедет… рекомендательные письма, прощальные подарки. Что тебе до этой книги? Дай мне, это же так просто.
Он не увидел броска, только услышал хруст, жар, пламя вздрогнуло, а когда взглянул на книгу в огне, переплет скрючился, как искривленный ноготь на ноге. Служанка присела, на голой коленке — закопченное родимое пятно. Горит верблюжья кожа, трещит гримаса, горят номера страниц, пылают звуки павианов, испаряются маратхи, гуджарати, синдхи, оставляя неразборчивые буквы, которые вспархивают искрами и оседают золой. Он, Массимо Готти, садовник из Карста неподалеку от Триеста, узнает в огне умершего синьора Бёртона, в молодые годы, в старомодном платье. Массимо протягивает руку, волоски опаляются, страницы горят, листки, нити, закладки и волосы, ее шелковые черные волосы, длинные тяжелые волосы, свисающие с настила, которые треплет жалобный ветер. Лишь стена огня отделяет покойницу, кожа отходит, череп трескается, она сморщивается, и то, что в конце от нее остается, весит меньше, чем ее прекрасные длинные черные волосы. Молодой офицер не знает, кто она, как ее зовут. Ему невыносимо дольше вдыхать этот запах.
Ричард Френсис Бёртон спешно шагает прочь. Вообрази себе, сочиняет он в уме первое письмо о неизведанной стране, после четырех месяцев в открытом море, ты наконец высаживаешься, и прямо на песчаном берегу, на груде поленьев, они сжигают трупы. В центре этой вонючей грязной дыры под названием Бомбей.
Истории писаря слуги господина
0. ПЕРВЫЕ ШАГИ
После месяцев на море, когда некуда деться от случайных знакомств, когда болтовня без меры, дозированное чтение в качку, меновые сделки со слугами из Индостана: портвейн за лексику, асте асте в штилевом поясе — какое похмелье! — кхатарнак и кхабардар при шторме у мыса. По ним бьют отвесные волны в боевом построении, и ни один пассажир не справляется с ужином под таким наклоном, многое — трудновыговариваемо, дни все более чужие, каждый беседует сам с собой — так и несло их по поверхности индийского водоема.
Бухта. Выпуклые паруса черпают воздух как руки воду. Они увидели то, что уже вдыхали, при первом же взгляде сквозь бинокль, натертый гвоздичным маслом. Никто и не заметил, как суша пришла на борт. Палуба — смотровая площадка, подмостки для комментариев.
— Это же табла!
Беседа у поручня оборвалась, потревоженные британцы обернулись. Пожилой туземец в простой хлопково-белой одежде стоял прямо позади них. Он был чуть меньше силы своего голоса. Белая борода до живота, а лоб совсем гладкий. Он им дружелюбно улыбался, но подошел к ним чересчур близко.
— Двойной барабан. Бол из Бом и Бей.
Две руки и две ладони вынырнули и задвигались, сопровождая глубокий голос.
— Левая рука — Бом Бейм, благословенная бухта, правая рука — Мумба Аи, богиня рыбаков. Четырехсложный тинтал. Если хотите, я покажу вам.
Он уже протиснулся между ними и начал стучать указательными пальцами, потряхивая гривой.
Бом-Бом-Бэй-Бэй
Бом-Бом-Баи-Баи
Мум-Мум-Баи-Баи
Бом-Бом-Бэй-Бэй.
— Грубо и резко, как и подобает ритму, стучащему не первый век: Европа с одной стороны, Индия — с другой стороны. Вообще-то просто, для всякого, кто может слышать.
Читать дальше