Илия Троянов - Собиратель миров

— Если будете говорить неторопливо и улыбаться после каждого слова.

— Хотите, чтобы я для вас спела?

— Если вы объясните мне песню.

Кивнув музыкантам, она встала, отступила на несколько шагов, и, не отрывая глаз от Бёртона, раскачиваясь, сплелась с мелодией, медленно, как качели, которые постепенно набирают силу, и, наконец, ударила в ладоши и запела.

Во время всей песни она была рядом, ее губы подрагивали, зеленые глаза были полуприкрыты, будто в них таилась опасность, от которой Бёртона нужно уберечь. Пируэт окончился вплотную перед ним, он мог бы поцеловать ее пупок, она отклонилась назад, откинула голову и застыла. Но каждая складка одежды трепетала, дрожала и грудь под шитой золотом тканью. У женщины в руках появились две маленькие чаши, и, продолжив танец, она ударяла ими друг о друга. Когда песня замерла, Бёртону казалось, что он устал сильнее танцовщицы. Она застыла, ее лицо переполняло ожидание.

— Вы должны дать ей денег.

— Я не хочу ее оскорбить.

— О нет, сахиб, оскорбление — ничего не дать.

Бёртон вытянул руку. Зажатая в пальцах купюра, без сомнения, развеселила женщину. Она вытянула бумажку, словно боясь потревожить его пальцы. Затем мгновенно развернулась и пропала за пологом.

— По-моему, она надо мной смеялась.

— Нет, сахиб. Вы просто неправильно дали деньги.

— Мало?

— Нет, достаточно, но надо было поиграть с деньгами, смотрите, вот так…

— Но это же глупо выглядит. Я не клоун.

Сладковатый запах, веявший над ними, шел из кальянов, где, как объяснила ему одна из женщин, персидский табак, смешанный с травами, неочищенным сахаром и различными приправами, фильтровался, проходя через чистую воду. Попробуйте, вам понравится. Она достала из невидимого кармана деревянный мундштук и затянулась.

Он не мог сказать, сколько времени женщины танцевали и пели для него; песни поднимались, разворачивались, сами себя перерастая, и ритмы, сами себя перебивая, стучащие, пульсирующие, напряженные ритмы, и тексты, ничего не утаивавшие, и воздействие молока, которое было совсем не молоком, а сомой, это он узнал от Наукарама, напиток духа, волшебное питье, помогает в молитвах и родах; и сверкали, сияли, слепили украшения, и цепочки на ногах и руках, и открытая талия, легкая выпуклость живота, райская впадина пупка, и всепобеждающая улыбка, возникающая из ниоткуда, и распущенные волосы, сквозь которые то и дело проплывала рука, встряхивая их. Потом он не мог сказать, по собственной ли воле выбрал одну из женщин. Она взяла его за руку — комната на втором этаже, высокая кровать, раздела, с тщательностью обмыла его тело теплой водой. Поднесла к лицу цветок. Запомни запах. Это будет для тебя запах счастливых воспоминаний. Вообще цветы. Все благоухало цветами, рамы и двери, портреты предков, потолочные балки, подушки и волосы этой женщины, снимавшей с себя одеяния, облако за облаком, и он затвердел как ствол ружья, а она слегка прикусила его мочку уха и прошептала что-то, что он разобрал, лишь когда она, прокравшись языком по его шее, добралась до другой мочки. Рат-ки-рани, сказала она, это было понятно, королева ночи, но что это значило? Возможно, ее имя, ее титул куртизанки? Она обследовала его тело, было приятно и не особенно удивительно, пока она не сделала так, что по нему пробежала дрожь, его твердость была ей по вкусу, она ее отмеряла, и этому не было конца, ни когда ее грудь скользнула по его лицу, ни когда она упала, утянув его с собой в глубину, и он позволил себе несколько подавленных стонов. Она приподняла бедра и показала все тот же цветок, едва рука с цветком скользнула вниз, он не мог дольше удерживать, он растворился в ней с последними громкими толчками, и цветок был, наверное, раздавлен, потому что, когда он, истощенный, вытянулся рядом с ней, их опутал мягкий аромат. Аромат королевы ночи.

Он охотно провел бы еще много часов в высокой кровати, но почувствовал увядание аромата, нетерпение обнаженного тела рядом. Мое время истекло, подумал он. Нет, поправил он себя, мое время только началось, и как прекрасно это начало, думал он, когда они с Наукарамом, покинув дом первого волшебства, возвращались туда, где оставили своего возницу.