Читра Дивакаруни - Сестра моего сердца

— Какое же ты чудо, — говорила я, укачивая ее.

Я улыбалась, любуясь ее темной головкой, покрытой пушком, похожим на сердцевину цветка кадам. Я старалась не думать о том, что буду делать, если Анджу продолжит не замечать Даиту, когда я приеду в Америку, если будет испытывать неприязнь к ней. «Этого никогда не будет», — шептала я, склонившись к Даите и прижав ее к себе, вдыхая успокаивающий запах молока и детской присыпки. Я с таким жаром шептала эти слова, словно молитву: «Все тебя любят».

Да, в кругу семьи все любили мою дочь, мамы всё время ссорились, чья очередь укачивать Даиту и играть с ней, и кто будет петь ей песню.

— Я ее настоящая бабушка, — говорила моя мать. — Она даже похожа на меня. Дайте ее мне.

— Ничего подобного, — возражала ей Пиши, уперев руки в бока. — Настоящая бабушка — та, кто любит больше других. Любовь важнее кровного родства. Кроме того, она намного красивее, чем ты когда-то. И вообще, ты никогда толком не умела обращаться с детьми. Гури! Гури! Опять она подкралась и забрала у нас малышку Дайю!

Меня забавляло, что каждая из них считала Даиту своей. Даже Сингх-джи довольно бесцеремонно отнимал у меня дочку и, отправив меня спать, садился с ней в кресло, качал ее и лопотал что-то, а она, вцепившись в его бороду, радостно смеялась. Недовольная Рамур-ма не отходила от них ни на шаг, чтобы «этот старик, который, наверное, ни разу в жизни-то не держал ребенка, не уронил нашу малышку Дайю».

Я могла остаться наедине со своей дочерью только когда кормила ее, и то были самые счастливые минуты. Я разглядывала ее, любуясь снова и снова крошечными изящными пальчиками на руках и ногах, прозрачными изгибами ушей, похожих на лепестки; буйными завитками пушистых волос, лежащих на моей груди, и ямочкой на подбородке. Я шептала ей, что хочу, чтобы она была смелой и сильной, еще смелее и сильнее, чем я. Я пела песни и рассказывала сказки. Даита жадно и шумно сосала грудь, словно не обращая на мои слова никакого внимания. Но я знала, что она впитывает каждый звук.

Сегодня я решила рассказать ей о Преме.

— Жил-был один мальчик, — начала я, — самый прекрасный из всех мальчиков и самый счастливый. Когда он вырос в животе мамы до размеров горчичного зернышка, он уже был самым мудрым из всех детей и советовал матери, что делать. Когда он был размером с лимон, он уже умел петь, танцевать и кувыркаться. А когда он стал размером с помело, то мог сутки напролет рассказывать наизусть двадцать четыре священные книги. Боги, в изумлении посмотрев на него, сказали, что он слишком хорош для несовершенного мира людей. Поэтому они забрали его из чрева матери и превратили в звезду, чтобы он никогда не узнал страданий, с которыми мы сталкиваемся каждый день. Я покажу тебе его прямо сегодня. Он будет смотреть на тебя своими звездными глазами и обязательно полюбит, потому что ты его кузина. Так что у тебя всегда будет на небе друг, который будет вести тебя вперед, когда в том будет нужда.

Тут открылась дверь моей комнаты. Я поправила сари, чувствуя досаду оттого, что нам помешали.

— Судха, ты уже покормила Даиту? К тебе можно войти? — спросила мама извиняющимся тоном, который меня так раздражал. — К тебе пришли.

Я повернулась и увидела смущенного Ашока, с плюшевым медведем в руках, в два раза больше, чем Даита. И сама засмущалась, когда мама так многозначительно закрыла дверь, чтобы оставить нас наедине. Я бросилась открывать дверь, но Ашок взял меня за руку, и мое сердце забурлило и успокоилось.

— Судха, я должен попросить прощения у тебя и твоей дочери, — сказал Ашок, глядя на Даиту. А она, глупая, радуясь всем без разбора, улыбалась ему во весь рот.

— Ты ничего мне не должен, — сказала я с раздражением. Неужели он не понимал, как мне тяжело было снова его видеть? Каждый раз, когда я думала, что я уже перевернула эту страницу, Ашок снова появлялся в моей жизни, как неуместный постскриптум в письме.

— Можно мне взять ее? — спросил Ашок.

Я с неохотой передала ему Даиту. Но я не могла сдержать улыбку, глядя на них, хотя боль от того, что мы не смогли остаться вместе, хоть были так близки друг к другу, еще не прошла. Ашок так нервничал, как будто Даита могла укусить его или, по крайней мере, испачкать его сверкающую белизной рубашку. Я вдруг злорадно подумала, что хорошо бы она так и сделала — Ашок заслужил это, ведь он не захотел принять мою дочь. Но она, конечно, как идеальный ребенок, только гулила и протягивала к его лицу свои толстенькие, в ямочках ручки.