Евгений Пузыревский - Седьмое лето

Мысли, чувства и разум свидетеля кровавой бойни уже достаточно давно вышли из стен детского воспитательного учреждения находящегося под опекой государства и, словно бесплотные приведения, пролетели над городом, приземлившись по адресу – улица Чкаловская дом тринадцать.

Те, чья служба и опасна и трудна, пришли в количестве трёх человек, грубо стащили с кровати, скрутили бессознательное тело, не церемонясь, под ошалелые взгляды окружающих, застегнули на запястьях кольца наручников и потащили за собой, совершенно не заботясь о, навязываемой им обществом, толерантности по отношению к подозреваемым в нарушении закона.

Поездка в машине до отделения милиции, была последним светлым и более или менее спокойным отрезком сегодняшнего дня.

Да и завтрашнего, послезавтрашнего…

Оказавшись в небольшой комнатёнке с одним столом, двумя стульями, шкафом под завязку забитым какими-то папками и окном, с шикарным видом на потрескавшийся асфальт и ноги немногочисленных прохожих, Граф Толстой, на мгновение, пришел в себя и, еле слышно, задал естественный полагающийся в таких случаях вопрос – «Где я?»

Ох, и зря он это сделал.

Служители охраны общественного порядка, ещё несколько минут назад, видя невменяемое состояние подследственного, хотели уже перенести допрос и отправить Серёжу в больницу, но, услышав два коротких вопросительных слова, превратились в сорвавшихся с цепи некормленых псов.

И понеслось.

Два человека в форме виртуозно играли моральным давлением в пинг-понг, используя голову восемнадцатилетнего парня как стол для рикошета, который крутили-вертели во всех направлениях, в зависимости от того, кто и с какого ракурса произносил триаду, расщепляющую на элементы вчерашнее преступление.

Третий, молча, скрестив руки на груди, стоял у двери.

Больше всего злило милиционеров даже не то, что главный подозреваемый в тройном убийстве Иван Александрович Смугланов, оставив в доме одноногого участкового огромное количество отпечатков (Семён Семёнович тщательно заполнял свои папки, и, под предлогом обучения дактилоскопии, однажды прокатал пальчики двух друзей, так что теперь, образцы для сравнений имелись), исчез, что и с собаками не найдёшь. А то, что этот оставшийся недобиток, несмотря на явственную связь, из-за отсутствия прямых доказательств (дед, из дома напротив, так и не смог внятно описать, увиденного им, прыгуна через забор, и к тому же, на Серёже, как всегда, были одеты кожаные перчатки, соответственно его потожировые следы отсутствовали на месте преступления), мог выйти совершенно сухим из воды.

А этого допустить нельзя. После того, что эти ублюдочные отморозки сделали с тремя живыми человеческими существами – добиться чистосердечного признания, стало делом чести.

В ответ, на жестокое психологическое давление, Блевотный Граф, непроизвольно подтверждая новое прозвище, опорожнил свой полупустой желудок на себя, стол, документы и допрашивающих.

Точка невозврата была достигнута.

Моральное перешло в физическое.

Милиционер, тот, что со скрещенными руками, под звуки ударов, запер дверь на ключ и задёрнул шторой окно.

Ему дали шестнадцать лет.

Суд, без полагающихся для данной инстанции проволочек, состоялся довольно быстро. Ещё не до конца выздоровевший Серёжа, с плывущей головой и шатающимся телом, выслушивал, стоя, держась руками за металлические прутья, как судья зачитывал приговор, периодически вставляя цифровые, мало отличимые друг от друга, названия уголовных статей, которые, подсудимому, ровным счётом ничего не говорили.

И хотя день допроса Граф Толстой не помнил совершенно, оказывается, он умудрился что-то там подписать, в чём-то признаться, в чём-то покаяться. В итоге, эти бумажки, с тщательно выведенными с них пятнами крови, послужили главным аргументом для короткого, чёткого, внушительного и безапелляционного – ВИНОВЕН.

А Ваню так и не нашли. Такое чувство, что после содеянного, он просто-напросто прислонился к ближайшей стене в жилище одноногого участкового и запустил процесс взаимного проникновения молекул одного вещества (то бишь себя), между молекулами другого (стены), приводящий к самопроизвольному выравниванию их концентраций по всему занимаемому объёму. И теперь, являясь частью дома, наблюдал за тщетными попытками доблестной, но при этом жутко безнадёжной милиции, докопаться до истинных мотивов преступления, приведших к такой зверской расправе над тремя беззащитными (в силу физических увечий, возраста, и пола) людьми. На каждое очередное нелепое предположение, деревянное сооружение отзывалось смехом, который воспроизводился скрипом старых рассохшихся досок, да периодическим захлопыванием дверей и форточек.