Петер Розай - 15 000 душ

— Одно я знаю наверняка, — еще раз и, кажется, в последний раз, взвился Мистериосо, вернее его голос. — Пробьет и ваш час, люди!!! И вы окажетесь на дне — на свалке: среди обезьян и змей! Вас будут глодать гадюки!!! — Он хлопнул себя по лбу, давясь от хохота, яростно ударил себя кулаком в грудь и закричал. — Нет! Нет — вас ждет кое-что получше: валяться вам в снегу распятыми на своих перекрученных лыжах! — Он уставился куда-то вдаль остекленевшими глазами провидца. — Вижу вас на гребнях глетчеров и небоскребов: ряды крестов!!! Частокол из крестов! Руки и ноги приколочены крепкими гвоздями! Распятые! Висеть вам наверху — и никаких вязаных свитеров! — никаких надежд! — никаких лыжных курток! — никаких капюшонов! Рыдания ваши обратятся в лед! Солнце будет равнодушно катиться над глухими, безмолвными скалами! Вы будете выть! Будете биться в конвульсиях! Будете задыхаться! Под коркой льда! — Он зачастил. — Вас подхватит лавина, мощная лавина! И где вы окажитесь, болваны? Здесь, — он указал рукой, — здесь — посреди падали!

Мистериосо, который в продолжение этой тирады зеленел, краснел, желтел и, наконец, посинел, схватился за горло. С отвратительным смехом он зашатался, шарахаясь по песку: совсем, что ли, сдурел? — Он был бледен как смерть. Вид у него был как у мелкого чиновника.

Клоккманн, не обращая на него внимания, старательно записывал.

Наверное, тысяч пятнадцать душ наберется, — прикинул он со знанием дела.

Мистериосо пыхтел.

Вокруг наших персонажей во всю ширь раскинулась голая пустыня колышущейся, тягучей прозы, поэзии, — сложенная из воображаемых букв, которые еще только предстоит написать: куда ни глянь, всюду горы фраз, долины придаточных предложений, утесы тезисов, пустоши точек и запятых: все такое серое.

Такое невзрачное!

Давайте-ка лучше поворотим туда, где земля под ногами более или менее ровная и где, словно круглая башня из розовой сахарной глазури, ярко сверкает здание цилиндрической формы: стоит одиноко, как многоярусный торт.

Внутри мы видим Мистериосо и дружище Клоккманна, погруженных в созерцание грандиозного живописного полотна. Несомненно — мы в музее, — возможно, это самый большой музей в мире.

В верхней части картины, напротив которой стоит Клоккманн с профессором, изображен мужчина неопределенного возраста: так посмотришь — молодой, блистательный герой — чело сияет, уста блестят, — этак посмотришь — одежда заношена, плечи обвисли, — стареющий, разорившийся коммерсант, банкрот: да ведь это фокусник, вон у него в руках два деревянных жезла — привычные орудия ярмарочного жонглера: и действительно, горящие шары и поющие ангелы — на фоне острых утесов, вздымающихся к причудливым облакам, — витают над его головой, которую он склонил с легкой издевкой. Позади него занимаются небесные светила. А может, он просто туговат на ухо? Большое лоснящееся ухо немного оттопырено! Очень большое ухо! Волосы, местами густые, местами какие-то драные, топорщатся, как корона, взъерошенные мягким ветерком, который наводит на мысль о морских волнах, о взморье, об опускающихся, как опахало, сумерках: не музыка ли там летит на ветру? Звенит? Трубит? Бунчуки? Небесные гармонии? Клоккманн, кажется, ничего не слышит — зато теперь профессор зажимает уши руками! Они всматриваются: жонглерские булавы, волшебные палочки — что это может быть? — да ведь это две деревянные салатные вилки!!! Но они испускают слабое сияние. Может быть, это судейские жезлы или две волшебные лозы? — И не разберешь, так они плохо прорисованы.

Зато как хорошо была выписана публика, глядящая снизу вверх на светлое лицо юноши, на потрепанную физиономию этого горемыки: впереди почтенного вида король щеголял в мундире, увешанном лентами и звездами. Под руку его держала королева в остроконечной шляпе с легкой вуалью. Они стояли в окружении дам и кавалеров, которые выхватывали лорнеты из петлиц своих фраков. Солдаты и наемники с разинутыми ртами, ощетинившись зазубренными пиками, мечами и острогами, обступили вельмож. Виднелись орудийные лафеты, радиоантенны, повара! Еще тут млела от удовольствия секретарша: ярмарочный торговец, обслуживая ее, между делом запустил милочке руку в колготки. Да ведь это рынок!!! Груды огурцов, помидоров и цыплят! Кассовые аппараты: шикарные домохозяйки с уложенными феном волосами и лакированными ногтями несли авоськи, толкали детские коляски. Праздношатающиеся зеваки жевали поджаренные на филе сосиски. Вокруг топтались менеджеры в немарких костюмах, шоферы в перчатках. Замешкались тут служащие по пути на работу. Час пик. Автобусы. Рекламные вывески. По краям толпились электрики, автомеханики, монтеры и другие представители рабочих специальностей; толпа напирала на раму картины, кое-где выбиваясь тонкими пластами наружу, — и все с надеждой смотрели вверх!