Петер Розай - 15 000 душ

— Вообще-то остается лишь гадать, — заявил Мистериосо, — может, вся эта местность имеет вулканическое происхождение и образована магмой, вытекшей из огненных недр земли. Сейчас, конечно, — не беспокойтесь! — тут сохранились лишь тлеющие очаги, спекшиеся сгустки и теплящиеся комья. — Он разворошил дымящуюся кучу и затоптал пламя, которое извивалось как щупальца.

В тот же миг перед ними из груды обломков с шипением вырвался вращающийся столп пламени. У Клоккманна заскворчал жир на боках, волосы зашевелились. Он бешено замахал руками, вместо правильной речи из него полилась какая-то невнятица:

— Тюльпаны! Гортензии! Розы! — Испуганное бормотание на изрытом воронками поле! Огненные деревья-великаны в цвету, с лучистыми раскаленными плодами!

Тут в воздух взмыли настоящие пиротехнические ракеты, всевозможные шутихи. Вон там — калейдоскоп нимбов! — Видно, у горожан закрома ломились от припасов на случай шумных увеселений: бенгальские огни! Город пироманьяков!

Ух-ты! — Теперь даже профессор поспешил в укрытие! Огненный ливень уже вовсю хлестал по земле в двух шагах от них! Клоккманн растянулся в рытвине рядом с Мистериосо, спереди их прикрывала надгробная плита; невольно залюбовавшись этим пиротехническим представлением, Клоккманн между делом тушил искорки, рассыпавшиеся по одежде, как тлеющие угольки сигарет, пока профессор ворочался в могиле.

Целые жилые кварталы взлетали на воздух! Кирпичные блоки, а кое-где и почти невредимые частные и холостяцкие квартиры взметнулись из великолепно иллюминированных клубов пыли в пустые небеса, казавшиеся едва ли не темными на фоне этих облаков! Щебетали птицы! Из разверстых подвалов и сливных решеток выпростались страшные лоснящиеся хвосты дыма! Бомбы, наверное. Набитые «чемоданы» — тяжелые снаряды!

— Минометные снаряды и лимонки, — пояснил Мистериосо.

Все пестрило! Сияло! Эякулировало! Напоследок ввысь ударила клокочущая струя пылающей смолы, из которой посыпались свежеиспеченные картофельные оладьи.

Клоккманн и Мистериосо двинулись дальше по земле, сплошь покрытой выдавленными гнойниками и созревшими нарывами. Там и сям на улице еще сохранились запыленные фасады магазинов: супермаркеты, табачные киоски и еще какие-то лавки с разодранными металлическими жалюзи на витринах с зубцами разбитых стекол. На песке валялись лотки уличных торговцев, наполненные гнилью. Улица, которую, видимо, перекосило от взрывов, извивалась зигзагом среди дюн из мелкого крошева наподобие пудры и более крупного порошка, похожего на пищевую соду. Клоккманн все отплевывался, язык во рту задубел, сам он изнывал от жажды, тряс головой, пытался улыбнуться.

Но утолять жажду в канавах с кипящей мочой, которая, наверное, вытекала из лопнувших канализационных труб, — а может, это были термальные источники? — ему не хотелось. Зато его внимание привлекла одна обнадеживающая примета: осколки стекла — да, осколки, которые все чаще поблескивали у них под ногами: там, где есть части целого, наверняка отыщется и целое!!!

У Клоккманна зарябило в глазах от рухнувших уличных фонарей, ламп всех фасонов, неоновых трубок, обломков световых реклам, осколков рюмок для шнапса, пивных бокалов и песочных часов, но главное — от разбитых бутылок. Из-под ног у них взметались щекочущие облака соды. В разбитом зеркале, которое широко разметалось по мостовой, Клоккманн увидел свое отражение, вернее, лишь его осколки: нос, глаз, уголок рта, ухо. Его это не напугало.

Позабыв о профессоре, он опустился на колени и принялся голыми руками разгребать осколки. Они сверкали, как драгоценные камни. — И Клоккманн нашел то, что искал: он извлек на поверхность бутылку вина, облепленную известкой, сердцевидками и пемзой!

— Пейте, — сказал Мистериосо, остановившись, — пейте-пейте, набирайтесь сил — они вам еще понадобятся!

Они уселись на вершине холма, с которого открывался вид на всю округу. Перед ними поднимались уступами иссохшие и выжженные склоны, которые можно было бы сравнить с грандиозным амфитеатром. На дне, окрашенном в более темные тона, порой что-то слабо искрилось — словно звезды. По небосводу величаво катилось солнце, устрашающее в своем всемогуществе. «Пожалуй, это и к лучшему», — подумал Клоккманн, не спеша посасывая вино из бутылки и время от времени рассеянно нащупывая свою записную книжку. Признаемся, что удовольствие, которое он испытывал при виде этой пустоты — этой пустой пустоты, если позволительно возвести ее в степень для наглядности, — не вызывает у нас особой симпатии. Впрочем, пусть наш герой передохнёт, глаза у него горят, взгляд явно блуждает, деловой костюм превратился в лохмотья, все лицо в грязи, хорошо хоть умом не повредился.