Наталия Соколовская - в ботах

Когда засобирались расходиться, Аркадий Иванович встал, снова дернул узел галстука и сказал, что ждет всех на девять дней.

А на шестой день Аркадий Иванович пропал.

Утром Люба позвонила ему справиться, не надо ли чего, но трубку никто не брал. «Видать, в магазин пошел. И пусть пройдетси. Тошно дома одному-то, ясное дело», – подумала Люба и переключилась на готовку обеда. В следующий раз она позвонила в пятом часу, после того как накормила Зойку и сама поела. И опять трубку никто не брал. Потом Люба вспомнила, что и вчера Аркадия Ивановича не видела.

Тогда Люба поняла, что надо зайти в квартиру. Но ключей у нее не было. Запасные, на случай, если дверь захлопнется или еще что, Одинцовы держали напротив, у Латышевых. Меньше всего Любе хотелось общаться с Зинаидой, но делать было нечего.

Дома оказался только доктор. Вместе они открыли дверь в квартиру Одинцовых.

– Аркадий Иванович, вы где? – неуверенно позвала Люба и тихонько двинулась вслед за Латышевым вглубь квартиры, заглядывая поочередно в ванную, туалет, кухню, потом в гостиную и спальню.

В гостиной на этажерке стоял граммофон с медной, распахнутой, неслышно кричащей трубой, наставленной на вошедших. Любе сделалось страшно.

Темные незашторенные окна отражали ее и доктора, настороженно оглядывающих комнаты, словно старик Одинцов играл с ними в прятки и мог оказаться где угодно, хоть в платяном шкафу. Однако нигде Аркадия Ивановича не было. Люба вздохнула с облегчением: можно уйти. В отсутствии хозяев чужая квартира казалась таинственной и страшной.

Но Латышев, к удивлению Любы, сел за разобранный еще с поминок стол, осторожно отодвинул от края поднос со слабо звякнувшими рюмками и сказал не обычным, а, наверное, таким, каким разговаривал в своей больнице, тоном:

– Люба, голубушка, пожалуйста, позовите мужчин из двадцать второй.

Стоя в дверях гостиной, Люба слушала, как Латышев, Арсен и Григорий рассуждают, с чего, кроме уже сделанного заявления в милицию, начать поиски пропавшего Аркадия Ивановича. В это время зазвонил телефон. Некоторое время все молча смотрели на аппарат, и Люба почувствовала, как мелко-мелко задрожали у нее колени. Латышев взял трубку.

Звонили из городского морга, куда днем доставили Одинцова, сказали, что кладбищенский рабочий нашел его утром возле могилы, уже мертвым.

Таким образом, девятый день Александры Сергеевны совпал с похоронами самого Аркадия Ивановича.

Двойные похороны выбили Любу из накатанной колеи. «Что делать, старые, вот и помирають, время их пришло, вот и все», – успокаивала себя Люба и не успокаивалась. Потом вспоминала, что год был високосным. «В этом все и дело, в високосном годе проклятом», – опять успокаивала себя Люба и опять не успокаивалась.

Муська Живоглотка с Глафирой бегали втихаря в жилконтору справиться, что будет с освободившейся квартирой. Им было отвечено, что если за полгода никого из родственников не объявится и завещания никто не предъявит, тогда «вымороченная квартира» отойдет государству. Люба про хлопоты эти знала и, здороваясь с соседками, прятала усмешку. Вот только никак не могла взять в толк, почему квартира, в которой почти целую жизнь прожили хорошие люди, называется теперь таким болотно-омутным словом «вымороченная». И слово «отойдет» тоже казалось ей странным. Точно говорили о покойнике…

Конец декабря и январь были самыми нарядными, но и самыми трудными в Любином рабочем графике. Народ в преддверии праздников, казалось, прописался в торговом центре, и швабру свою Люба из рук не выпускала, подтирая грязную жижицу с парадно-скользкого пола, и даже на любимое развлечение «фейс-контроль» времени у нее не оставалось.

Все неизвестно на чем и зачем долгоиграющие праздники граждане блажили: пили, гуляли и рвали разнокалиберные петарды под самыми окнами так, что Глафирины собаки от страха справляли большую и малую нужду прямо на пол.

Первые дни нового года посетителей в самом торговом центре было мало. Спросом пользовался в основном продовольственный супермаркет.

Третьего января, покрутившись полдня на работе и сдав вахту сменщице, Люба пошла домой.

На дороге, как раз между новостройкой и котельной с надписью «Смерть хачам!» – стояли две машины, пожарная и милицейская, и толпилось изрядное количество праздного люда.

«Допилися-догулялися», – злорадной скороговоркой подумала Люба, как вдруг поняла, что обе машины имеют непосредственное отношение к углу нового дома. Точнее, к обувной мастерской, верхняя решетчатая дверь которой сегодня утром, как успела заметить Люба, была открыта, потому что Григорий имел обыкновение захватывать для работы часть выходных и праздничных дней. А теперь дверь в мастерскую валялась рядом, снятая с петель, а вся стена над мастерской, вплоть до окон первого этажа, была в копоти.