Гейл Форман - Всего один день

Я не то чтобы не ожидала такого. Она всю мою жизнь это делала. А я ей позволяла.

Но меня переполняет ярость, горячая и холодная, как жидкость и металл, она растекается внутри, формируя второй скелет, более мощный, чем настоящий. Может, именно благодаря этому я говорю:

— Нет, я не буду этим летом работать в лаборатории.

— Уже поздно, — резко отвечает мама. — Доктору Алану Спектору я уже позвонила и отклонила его предложение. Если у тебя были какие-то предпочтения, за три недели ты могла бы дать мне о них знать.

— У доктора Спектора я тоже работать не буду.

— У тебя что-то еще наметилось? — интересуется папа.

Мама фыркает, словно это просто немыслимо. Возможно, так оно и есть. Я раньше никогда не работала. Мне не приходилось. Не приходилось вообще ни с чем справляться самостоятельно. Я беспомощна. Никчемна. Я не оправдываю ожиданий. Мое бессилие, зависимость и пассивность сплетаются в маленький огненный шарик, и я удерживаю его в руках, где-то в глубине души не понимая, как оружие, созданное из слабости, может быть таким сильным. Но шарик жжет все сильнее, и уже единственное, что я могу сделать, это швырнуть его. В мать.

— Все равно, думаю, в эту твою лабораторию меня взять не захотят, поскольку я почти перестала заниматься точными науками, а следующей осенью вообще все брошу, — говорю я сочащимся желчью голосом. — Понимаешь ли, я больше не собираюсь в мед. Извини, что разочаровываю .

Мой сарказм повисает во влажном воздухе — а потом растворяется, как дым, и я вдруг осознаю, что впервые в жизни мне вовсе не стыдно, что я ее разочаровываю. Может, это во мне говорит злоба или бабушкино вино, но я почти что рада. Я так устала избегать неизбежного, мне и без того кажется, что я уже давно ее разочаровываю.

— Не собираешься в мед? — Ее голос тих, в нем звучит это фатальное сочетание ярости и обиды, которое всегда поражало меня, как пущенная в сердце пуля.

— Эл, ведь это ты об этом всегда мечтала, — защищает меня бабушка. Она поворачивается ко мне. — Ты мне еще не ответила. Ты что собираешься делать летом?

Мама кажется такой хрупкой и разгневанной, я чувствую, что моя воля начинает слабеть, чувствую готовность сдаться. Но потом какой-то голос — мой голос — говорит следующее:

— Я снова поеду в Париж.

Это вырывается как взвешенное решение, которое я обдумывала месяцами, хотя на самом деле слова просто слетели с языка, так же, как все те признания, которые я делала Уиллему. Но, высказав это, я чувствую себя на триста килограммов легче, злость моя теперь полностью рассеялась, теперь меня, как воздух и солнечный свет, наполняет радостное возбуждение.

Именно так я чувствовала себя в тот день в Париже с Уиллемом. И поэтому я знаю, что поступаю правильно.

— Да, а еще я буду учить французский, — добавляю я. После этого заявления наше застолье почему-то превращается в ад. Мама начинает орать на меня, обвиняя меня во лжи и в том, что я перечеркиваю все свое будущее. Папа кричит, как неудобно менять профиль, и спрашивает, кто будет оплачивать мою стажировку в Париже. Бабушка вопит на маму за то, что снова испортила Седер.

Так что очень странно, что во всей этой суматохе кто-то еще слышит Фила, который после того, как мы начали есть суп, почти ни слова не сказал, а теперь подал голос:

— Элли, снова поедешь в Париж? Хелен вроде бы говорила, что в прошлый раз он отменился из-за забастовки, — он качает головой. — Они там, по-моему, всегда бастуют.

Все стихают. Фил берет кусочек мацы и начинает жевать. Мама, папа и бабушка ошеломленно смотрят на меня.

Я легко могу выкрутиться. У Фила скручена громкость в слуховом аппарате. Он ошибся. Могу сказать, что хочу туда поехать, потому что в прошлый раз не попала. Я уже столько врала. Какое значение будет иметь еще одна ложь?

Но я больше не хочу обманывать. Не хочу выкручиваться. Не хочу больше притворяться. Потому что в тот день с Уиллемом я, возможно, и притворялась кем-то по имени Лулу, но я никогда в жизни не была честнее.

Может, тут дело в свободе. За нее надо платить. Сорок лет скитаться по пустыне. Или принять на себя родительский гнев.

Я вдыхаю. Собираюсь.

— Я снова поеду в Париж, — говорю я.

Май

Дома

Я составляю новый список.

• Билет до Парижа: $1200.

• Курс французского в общественном колледже: $400.

• Расходы на двухнедельную поездку в Европу: $1000.

Итого $2600. Такая сумма нужна мне, чтобы слетать туда. Мама с папой, ясное дело, меня не поддержат, они также не разрешают мне брать что-либо с моего счета — мне все эти годы дарили деньги, но на образовательные цели, и за ними пока остается право распоряжаться этим счетом, так что спорить тут бесполезно. Более того, только благодаря бабушкиному вмешательству и моим угрозам уехать жить к Ди мама вообще разрешила мне вернуться домой. Вот как она зла. Зла, хотя даже всего и не знает. Я сказала, что уже ездила в Париж. Но не сказала зачем. И с кем. И почему мне надо ехать туда снова, за исключением того, что у меня там кое-что важное осталось — они верят, что я о чемодане.