Журнал Поляна - Поляна, 2013 № 03 (5), август

В суждении известного педагога XIX века, пожалуй, можно уловить нотки сетований Загорецкого:

Знаменитая Ворона, что ни говори, — тоже «царь-птица», хоть и возведена в высокий сан лишь на словах! Разумеется, в намерения одного из родоначальников отечественной методики преподавания литературы ни в коей мере не входила идейная поддержка лгунишки и доносчика из грибоедовской комедии. Однако, следуя его логике, приходится заключить, что басня «Ворона и Лисица» потенциально вредна [6] Трудно сказать, какова была среди общего количества детей XIX века доля «наклонных ко лжи и лукавству», но не боюсь ошибиться, заявляя, что в XX и XXI столетиях таковых немало. : «дедушка Крылов», пришив мораль к басне «белыми нитками», допустил явный логический просчет и оказался не очень-то искусным автором. Такого рода просчеты, конечно, встречаются сплошь и рядом, скажем, в ученических сочинениях. Но к моменту создания «Вороны и Лисицы» Крылов был весьма искушенным литератором и давно вышел из школьного возраста. Могут возразить, мол, и на старуху бывает проруха, однако здесь явно не тот случай, поскольку речь идет не об однократной прижизненной публикации произведения (как, например, это имело место с «Горем от ума» А. С. Грибоедова), а о тексте, который поэт не только имел возможность редактировать, но и редактировал [7] Правка, внесенная Крыловым в текст басни, исключительна важна и показательна — в своем месте мы рассмотрим ее попристальнее. . Стало быть, не заметить своего «промаха» Крылов не мог — на худой конец на него могли указать весьма пристрастные ценители и судьи — собратья по «цеху задорному». Только вот ведь какая штука: правка, которой подвергся текст, вовсе не коснулась вступительных строк. Более того: мораль крепко-накрепко спаяна с басенным рассказом рифмой миру//сыру , а это уже безусловный знак того, что поучение, содержащееся в зачине, для автора не менее важно, чем повествовательная часть. В силу этого решительно не могу согласиться с С. А. Фомичевым, считающим, что «басня <���…> теряет четкость дидактической ориентации» [8] Фомичев С. А. Последний русский баснописец // XVIII век. Вып. 20. СПб.: Наука, 1996. — С. 269. , — речь необходимо вести о том, что дидактизм Крылова напрочь лишен педантического схематизма. Гений последнего нашего баснописца переплавляет плоскую умозрительность в многогранную, глубокую мудрость. Вопрос только в том, насколько точно мы понимаем ее.

Что ж, пора заняться текстом. В первую очередь обратим внимание на неопределенно-личную форму сентенции: «Уж сколько раз твердили миру…». Бесчисленные моралисты бесконечное множество раз на протяжении двух с лишним тысячелетий внушали, «что лесть гнусна, вредна», однако относит ли себя к их числу наш баснописец? Ни утверждать, ни отрицать этого читатель не в состоянии, хотя сама неопределенность указания на действователей предполагает некоторую дистанцированность от них автора: он не собирается подвергать сомнению очевидную истину, однако именно в силу своей очевидности она не нуждается и в какой-либо дополнительной аргументации. Рассказчика, кажется, в гораздо большей степени интересует другое: в чем причины того, что истина «не работает» — не идет впрок? Заметим, что универсальность ее утверждается предельно обобщенно мыслимым адресатом: мир в данном случае означает не только род человеческий, но и едва ли не всю тварь Божию.

Заданная степень обобщения особенно заметна на фоне более ранних воплощений древнего сюжета. Но это вовсе не значит, что Крылов не учитывал опыта предшественников — скорее наоборот: он не пропустил ничего хоть сколько-нибудь ценного, зацепил своим приметливым глазом, образно говоря, каждое лыко, годное в его строку, приспособил — да так, что читателю с налету и не распознать, что в басне исконно крыловское, а что позаимствовано у «первопроходцев» темы [9] «Крылов <���…> учитывает все оптимальные находки, отложившиеся в многочисленных обработках традиционного сюжета, вплоть до отдельныхудачных выражений» ( Фомичев С. А. , указ. соч. — С. 269). . К слову сказать, рифмой мир//сыр Крылов обязан своему ближайшему по времени предшественнику — графу Д. И. Хвостову, притчу которого «Ворона и сыр» (1802) завершает сентенция Лисицы: