Эрленд Лу - Переучет

Нина закрывается в комнате Кюльпе и принимается методично обыскивать ее, ящик за ящиком и полка за полкой. Две группы предметов преобладают. Во-первых, все для походов и активного отдыха. Груда курток с двойной и тройной мембраной, гамаши, лыжи разной ширины, рюкзаки, веревки, даже ледоруб, Нина взвешивает его на руке, таким и убить недолго, думает она. Во-вторых, книги. Книги, книги и книги. Везде. Но выборка очень узкая. Нина назвала бы ее мужской. Хемингуэй, конечно же, Генри Миллер, Уэльбек, Дон Делилло и прочая чушь, Нине противная, она считает ее глухой к чувствам, холодной, писатели банально рисуются, и вся эта жвачка об одном – их победах или отсутствии побед, но выдается она, конечно, за анализ устройства человека и общества, на самом деле этим писателям глубоко безразличных. Обширное собрание книг о войнах и массовых убийствах. Кюльпова библиотечка геноцида. Репрессии и резни в разных культурах, странах, временах: колониальные войны, в частности в Бельгийском Конго, плюс Первая и Вторая мировые, террор в Советском Союзе в тридцатые годы, Руанда и Сребреница – короче, полный комплект. Кюльпе – маньяк массовых убийств, никак иначе это не истолкуешь. Так, но где же у него стоит поэзия? После долгих поисков Нина находит небольшую антологию английской поэзии – Кольридж, Вордсворт и остальные, Нина знает эти стихи наизусть с ранней юности. Ничего плохого про них не скажешь, но читать их обычно заканчивают к старшей школе. Единственной поэзией в собрании Кюльпе эта книга никак не может быть. Но других не видно. И никаких бумажек с собственными поэтическими пробами. Другими словами, эта литературная гостиная сияет отсутствием значительной доли мировой литературы, но, что гораздо хуже, тем же изъяном страдает и проживающий здесь тип. Безусловно, стихи можно почитать и в других местах, но если человек что-то любит, он норовит утащить это к себе в норку, чтобы было под рукой, чтобы перечитать, ему не хочется отпускать это далеко от себя. Судя по всему, заключает Нина, у этого Кюльпе нет никаких оснований писать о ее стихах или кого другого и уж во всяком случае называть ассоциации заезженными. Сутью поэзии как раз является личное истолкование того, что все видят и переживают и даже могут описать, но не такими словами, как Нина, или Кюльпе, или я не знаю кто. Но если человек мыслит исключительно категориями массового истребления людей, то личные заметки на тему любви, старости или мостов в Стамбуле, вероятно, кажутся ему заезженными. Нину колотит от ярости. Да как он смеет! И как он посмел…

Хлопает входная дверь, и тогда только до Нины доходит, что она давно роется в книгах Кюльпе и не имеет никакого плана встречи с ним. Э-эх, придется его побить, а жаль. Но иначе он развернется и убежит, вряд ли он привык заставать у себя в комнате голых стареющих женщин в банных полотенцах. Пока пришедший, судя по звукам, разувается в коридоре, Нина хватает самую толстую книгу из тех, что на виду, «Черную книгу коммунизма», и встает за дверью. Она надеется, что это Кюльпе и что Жанет не выйдет сейчас из своей комнаты предупредить его о приезде бабушки. Кюльпе, или кто там пришел, идет в туалет, потом на кухню. Нина опускает книгу. Может, это все-таки не Кюльпе. Но вдруг дверь открывается, и входит Кюльпе. В одной руке он держит кроссовки, в другой маленький рюкзачок, на плече висит аккуратно смотанная веревка. Во рту яблоко. Он успевает увидеть Нину и выпучить глаза, она успевает увидеть, что он гораздо моложе, чем она предполагала, и на голову ему опускается увесистый том, призванный документально засвидетельствовать, что на совести коммунистических режимов двадцатого века совокупно девяносто миллионов жизней. От удара яблоко влетает в рот Кюльпе. Он таращится на Нину, а между верхней и нижней челюстью блестит зеленый, слегка неровный бок «Гренни Смит», как будто Кюльпе на потеху публике изображает примата с долькой яблока в зубах. Вербальное общение сейчас для Кюльпе исключено. Но то, как он таращит глаза, страх и отвращение во взгляде вгоняют Нину в панику, и она ударяет его второй раз, по лбу, отчего Кюльпе как будто теряет сознание. Только этой нервотрепки не хватало, думает Нина, в довершение всех прочих стрессов сегодня. Она обходит комнату, допивает последний глоток вина. Сигарет Бьёрна Хансена не видно, остались на кухне, похоже. Или в ванной. Нина не может вспомнить, курила ли она там. Ужасно странная эта штука с курением. Человек не курит много месяцев и вдруг в течение дня обретает чувство, что не может без сигарет жить. Нина оттаскивает Кюльпе в сторону, идет в ванную, где сигарет нет, а оттуда на кухню, где Жанет заваривает себе чай. Нина забирает со стола сигареты и говорит ей: