Владимир Шпаков - Смешанный brак

Я всегда представляла сестру прагматичной самкой, одной из безликих особей женского пола, желающих прыгнуть из грязи в князи. Я гомерически хохотала и тыкала пальцем (мысленно): смотрите, кто лезет в Европу, как тараканы на кухонный стол! На столе ну очень жирные крошки, за них эти ничтожества и продают детородный орган, потому что ничего за душой не имеют! Нанюхавшись феромонов, европейские лохи распахивают души и кошельки, и тут хоп! Попался, который кусался! Однако жизнь корректирует представления. «Взгляни на себя, – говорила жизнь, – только не предвзято, честно взгляни. Ты же никогда не умела смотреть на мужчину с нежностью; да и проявить эту нежность не умела. А сестра умела, и взгляды, которые она в лучшую пору дарила Францу, ее ласковые прикосновения вовсе не были лицемерием. А как она защищала мужа, когда его кто-то критиковал? Бросалась в бой, будто тигрица, забывая, как она выглядит, не боясь показаться неумной… Ум и любовь – понятия далекие, хотя ты, конечно, не желала верить в любовь этой пары. Так глухой не желает, чтобы другие наслаждались божественной музыкой Моцарта. Завидно ему, глухарю, он лучше скажет: ваш Моцарт – химера, выдумка, изобретенная для унижения таких, как я! И страдать Люба умела, пусть даже сердце разрывало страдание по двум хахалям сразу….»

– Не знаю, что делать с этим Юргеном… – делилась она переживаниями. – Он женатый, понимаешь?! А я не хочу рушить его семью!

– Тогда остановись на Ласло, – пожимала я плечами (тоже мне проблемы!), – он вроде свободен.

– Ласло я не так сильно люблю. Юрген – он такой… Он сам готов бросить семью, только строить жизнь на чужом несчастье…

Случалось, она рыдала из-за этого, я же смертельно завидовала ее переживаниям, скрывая зависть за насмешливостью. Сестра на удивление быстро все поняла.

– У тебя по-женски что-то не в порядке, – сказала как-то Люба.

– Почему это?! Цикл у меня нормальный, и с остальным проблем нет…

– Цикл у тебя нормальный, у тебя здесь проблемы.

Она приложила руку к левой стороне груди.

– Что ты имеешь в виду? – скривилась я.

– Ты никого не любишь. Ты ненавидишь всех, как наш папаша.

Спустя несколько лет я могла бы вернуть сестре должок, мол, чья бы корова мычала! Не смей, утратив человеческий облик, вякать о любви и нелюбви! Но чужие прегрешения не делают никого лучше, мне и впрямь проще и удобнее было выставлять шипы, ощериваться на жизнь и людей, нежели распахнуть сердце навстречу.

Сегодня я тоже выставляю шипы: достав из кармана глянцевый картон с надписью MENSA, хочу разорвать его в клочки, как рвала когда-то «записки из мертвого дома». Потом все-таки открываю приглашение и читаю: «Вас приглашает на конференцию некоммерческая организация, чьи отделения имеются в 50 странах мира, а количество участников превышает 100 тысяч человек. В программе: выступления, сообщения, демонстрация феноменов, причем целый день будет посвящен одаренным детям». На обороте – фотографии отцов-основателей и логотип: квадратный стол с тремя ножками. «Почему с тремя? – Подогреваю раздражение. – Что за выпендреж?!»

Бросив приглашение на пол, падаю лицом в подушку. Не хочу никуда идти, хочу лежать, обездвиженная, обиженная, брошенная… Что еще делать той, у кого в груди ледышка? Разве сможет ваша некоммерческая организация ее растопить? Да, вы обладаете высочайшим IQ, у вас необычные способности, но сердцу не прикажешь, хоть это вы понимаете?!

Уставший мозг, наконец, отключается, погружаясь в сумеречную дрему. Из сумерек выплывает Коля-Николай, точнее, уплывает на кораблике, который вот-вот отчалит.

– Если посмотреть на нас из космоса, – говорит он, – то цивилизация предстанет чем-то очень тонким, едва заметным. Сами себе мы кажемся важными и могучими, на самом же деле это что-то вроде плесени на поверхности планеты. Если вообразить некую космическую тряпку, то нас можно стереть в два счета! Однако плесень разделяется на части, выискивает разницу, гордится и кичится: я лучше всех! Нет, я лучше! А тогда, быть может, нас действительно нужно стереть к чертовой матери?

– Может быть, – говорю, отвязывая веревку, на которой держится кораблик.

Коля удаляется от берега, отчаянно ломая руки, мол, подожди, еще не договорили!

– Не надо этого разговора в пользу бедных. Я тебя не люблю, и вообще никого не люблю. А потому согласна, чтобы меня стерли. Если стерли Нормана, – а это было единственное человеческое существо, к которому я привязалась, – то чем я лучше?!