Владимир Шпаков - Смешанный brак

Теперь Вера смотрит на обескровленные руки, бледно-серый лоб, и возникает желание влить туда литр-другой своей крови, чтобы чуть-чуть пришла в себя. Тут же просыпается привычное отвращение: мол, какую еще кровь?! Да она моментально свернется в жилах этого чудовища, а может, вскипит от гнева и обиды! Но Вера не поддается отвращению, она не хочет провалить экзамен. Ну, сестра? Где «первый вопрос»?

Вопрос едва слышен, будто некогда чувственные и подвижные губы замерзли и не могут разомкнуться. Почему не принесла фотографии мальчика? Но ты вроде не просила. Ах, очень хочется… В следующий раз обязательно принесу.

Вера переводит дыхание – вроде на первый вопрос ответила. И тут звучит «второй вопрос», на который ответить гораздо труднее. Легче в очередной раз подать этой Фриде платок, после чего с чувством выполненного долга уйти навсегда. Но это значило бы безнадежно провалить экзамен, пересдать который, возможно, не дадут.

– Ты не ответила, Верочка. Это сделала… я?

– Что сделала?

– Моего мальчика… Нормана… Это я?!

В очередной раз приходится делать усилие, чтобы не раскричаться, как давно мечталось: ты! Ты, ты, и еще раз ты!

– Кто тебе такое сказал? – выдержав паузу, Вера уходит от ответа.

– Они сказали. Нет, они не говорили… Это я сама. Они принесли какие-то другие таблетки, очень противные. Ужасные таблетки, мне от них… В общем, я сама вспомнила. Сама, понимаешь?!

Вера боится смотреть в темные, полные ужаса глаза, она смотрит на руки сестры. Ладони с силой друг друга мнут, так что хрустят суставы. Кажется, эти ладони сейчас схватят собственное горло, чтобы сомкнуться на нем, но руки вдруг безвольно повисают.

– Нет, нет… – качает головой Люба, – это не так. Правда, Верочка? Это ведь не так?

Поднявшись, Вера обнимает голову сестры, прижимает к себе.

– Ведь это не так?! Верочка, скажи!

Вера еще сильнее прижимает голову, горячую, будто печка.

– Не так, не так, не так!

– Ты успокойся. И аспирина у них попроси, мне кажется, у тебя температура…

Рожу охранника кривит мерзкая ухмылка.

– Уйди, – тихо просит Вера.

– Не положено! – разводит тот руками.

– Уйди, я прошу. Если не уйдешь… Я тебя разорву.

В негромких словах столько ярости, что цербер машет рукой: ладно, не очень-то интересен базар. И, постучав для солидности по часам, мол, соблюдаем порядок, скрывается за дверью. А Вера не знает: что говорить? Как успокаивать? Ей всегда было легче исполняться ненавистью и сарказмом, тут же требуется утешить, и кого?!

Через час она возвращается домой, с трудом вспоминая подробности свидания. Она выдала какую-то святую ложь, едва не поклялась в том, что память подводит сестру, мальчик жив, он просто болеет! Нет, качала головой Люба, он не может болеть, он сам был целителем! А значит, вылечил бы себя запросто, если бы потребовалось! Вера, не раздумывая, приводила новые аргументы, врала, как дышала, лишь бы успокоить те самые руки, желающие сжать собственное горло.

Она так и не поняла, сдала ли экзамен. На секунду ей показалось: у них действительно единая кровеносная система. Было ощущение (хотя Вера выгнала охранника), что в углу стоит кто-то невидимый и, как в давнем сне, выводит мелом на стене: ФАРМАЦЕВТА НЕ НАДО. Но это быстро прошло, она опять окунается в яростную московскую жизнь, и хрупкое незнакомое чувство куда-то улетучивается…

Игрушечная карусель выглядит, как аттракцион для самых маленьких, хотя на лошадках и слонах сидят взрослые персонажи. О-о, Сэм! Как твои дела? Установил плиты на могилы? Установи, пожалуйста, нельзя жить с кладбищем на балконе! Роман, привет! Перевез урожай домой? Перевози скорей, пока сволочи-паразиты его не своровали! Петр с Зоей сидят на верблюде, а бегемот везет Галку, которая показывает большой палец: лучше, чем на трейлере! Толик же едет на пятнистой лошадке, в нетерпении хлопая по бокам ногами. Или протезами?

– Ногами! – счастливо кричит Толик. – Они у меня выросли, в Зоне и не такое случается!

Но что это?! Карусель вращается сильнее, еще сильнее, и животные уже проносятся так быстро, что не понять, где лошадь, где верблюд. Среди мелькающих лиц вдруг замечаю Франца. Потом мелькает его бывшая супруга, а вот и Норман, вцепившийся в холку непонятного зверя. Волосы мальчика развеваются, он не удерживается и падает! Центробежная сила тащит его к краю, он слетает с бешено вращающегося круга, и…

Этот сон снится в подмосковной сосновой роще – среди стволов уже проглядывают огромные многоэтажные дома на горизонте. Вопреки ночным холодам я раскинул спальник на желто-коричневой хвойной подстилке и, проснувшись, не спешу из него вылезать. Вот он, город-цель, город-финиш, город-завершение. А любое завершение всегда грустно, поэтому подсознание и посылает странные сны, уносящие меня в прошлое.