Владимир Шпаков - Смешанный brак

– С жильем. Квартирой распоряжаетесь вы?

– Слушайте, это что – допрос? Какое вам дело до моей частной жизни?!

Она чувствует, как сжимают запястье. После чего, мило улыбаясь, Регина щебечет о незаинтересованности в материальных делах. Меня, растолковывает она, интересует только душа. Душа по-гречески – «психе», отсюда и слово «психология», понимаете?

– А вы понимаете, куда пришли? Тут такие «психе» сидят, что мама не горюй!

Когда охранник вводит сестру, Вера ловит реакцию Регины. Надо же, как интересна темнота! Как ей хочется проникнуть в искореженную психику! Если ты, допустим, имущество бедным раздаешь или заботишься о жертвах природных катаклизмов, ты не интересен, а вот эта, с волосами-паклей, подозрительно косящаяся на незнакомку, пробуждает жажду познания!

– Не бойтесь меня… – говорит Регина. – Я ваш друг.

– Вы мой друг? – не верит сестра.

– Да, я человек, который хочет поговорить с вами по душам.

Люба спрашивает взглядом: дескать, можно верить этой доброхотке? Вера кивает, хотя понятия не имеет: можно ли верить? Можно ли применять записывающую технику – она тоже не знает, поэтому косится на охранника. Но тому, похоже, по барабану диктофон; не замечает его и сестра. Регина задает вопросы про два мира, которые в лице представителей разных культур сходятся. Или, наоборот, не сходятся, поскольку что-то мешает. Что же именно мешает?

– Кому мешает? – не въезжает сестра.

– Мирам. Точнее, их представителям.

– Представителям?

– Ну да, ведь каждый из нас – типичный представитель определенной культуры. Так сказать, полпред…

– А-а, полпред! Это я знаю, в кино недавно видела полпреда!

– Вам здесь показывают кино?

Раздается скрипучий голос охранника:

– У них телевизор в комнате отдыха – с десяти утра до десяти вечера.

Регина благодарит за разъяснения и опять сыплет вопросами. Может, мешают культурные клише и стереотипы? Один привык стол накрывать так, замуж выходить так, а детей крестить – этак… Люба улыбается краешками губ, затем выдает:

– Неважно, крестить можно и так и этак.

– Не поняла… Поясните, пожалуйста.

– Ну как же: мой Норман, к примеру, был крещен дважды. Вначале Франц крестил его в католической кирхе. А потом, когда наши миры, как вы говорите, перестали сходиться… То есть когда они стали расходиться, я отвела сына в православную церковь, и его окрестили по-нашему. Первый раз было неправильно, вот что я скажу. Норман ведь наш, он этот самый…

– Полпред? – уточняет Регина.

– Самый настоящий полпред!

Веру помнит: так и было, потом еще скандал случился, когда батюшка узнал, что Норман по первому обряду – католик. Но было поздно – мальчик сам становился объектом культа, новым кумиром, и вопли какого-то там священника можно было считать гласом вопиющего в пустыне.

– Да, это непростая тема… – прокашлявшись, говорит Регина.

– Что вы имеете в виду? – спрашивает сестра, кажется, обретшая уверенность.

– Я имею в виду вашего сына…

– Что же тут непростого? Норман постоянно присылает мне весточки, рассказывает про свою жизнь, так что мне все понятно. Я, можно сказать, живу под его руководством: что он скажет – то я и делаю. Вы спросите: где он живет? А я отвечу: это секрет. Я бы рассказала, мне не жалко, но он просил пока не раскрывать секрет.

Следует обмен взглядами, в котором участвует и охранник. Почему-то выдумки одной из местных «зэчек» пробуждают у этой братии нездоровый интерес, а может, просто их забавляют. Вере же внезапно и остро хочется, чтобы сказанное оказалось правдой. Чтобы Норман жил – пусть в беде и несчастье, где-нибудь на острове Святой Елены, в детской колонии, в туберкулезной больнице или в лепрозории, главное – чтобы жил! Тогда и остальное вернется в норму: сестра выйдет из тюремной психушки, мать восстанет из могилы, папаша прекратит хряпать водку, и все произошедшее с семьей окажется не более чем кинухой-ужастиком. Не самая плохая вообще-то была семья, в чем-то даже очень хорошая! Иногда Вера могла замечтаться о том, как все у всех хорошо складывается; вот и сейчас неожиданно пробуждается сочувствие, и хочется защитить падшее, но родное существо от попыток залезть в душу. А может, она правду говорит! Может, Норман и впрямь пребывает в неком параллельном мире, в недоступном нашим чувствам пространстве, и оттуда подает знаки. Кому, в конце концов, подавать, если не родной матери?

А сестра вдруг начинает нудить, мол, ей не принесли шаль из ангорки! Она ведь дважды об этом писала! Хрупкое сочувствие тут же исчезает, и опять одно желание: если не раздавить гадину, то хотя бы ее наказать.