Святослав Тараховский - Отважный муж в минуты страха

Внезапно Анатолия осенило — так внезапно и так чудодейственно мощно, что на мгновение он даже стал посреди тротуара, обтекаемый огнедышащей душной толпой. Почему? А потому, что информации, твоя и Сашкина, оказавшись рядом, на одной полированной крышке стола, в чем-то главном не совпали! И какой-то неведомый начальник, Адам или как там его еще, заметил, что одна из них врет! Ты, сам знаешь, написал все, как было, значит… соврал Сташевский?

«Стоп, стоп, не теряй мысль, Толя, держи ее за хвост, ты на пороге чего-то важного!» В механическом отстранении он передвинул себя к краю тротуара, за которым сновали машины, на котором не так задевала равнодушная толпа и ничто не отвлекало от продолжения размышлений.

«Для чего насочинял Сташевский, не особо тебя волнует. Тестя он выгораживает или что-то там еще — бог бы с ним. Для тебя важна та, вдруг вспыхнувшая, сияющая перспектива, от осознания которой на твоем горячем челе проступили холодные капли. Ты классный шахматист, быстро считаешь варианты, Толя, ты уже смекнул, что при правильном розыгрыше нарисовавшегося на жизненной доске этюда имеешь шанс Сташевского крупно обставить. Ход первый, правильный: доказать Адаму, что единственная правда — твоя. Ход второй, правильный: ничего не говори ему о Сашке, ты ведь как бы не знаешь, что он работает на ГБ! Адам сам поймет, не дурак, что, если твой отчет истина — Сашка врет. А доказать, что твой отчет истина, проще для тебя пареной репы: ну-ка, где твой верный диктофон, с которым ты никогда не расстаешься? Вот она, дорогая „Сонька“, в барсетке, всегда под рукой, только нажми полированную клавишу и…

Толя, Толя, во что ты въехал, вони и стыда не оберешься, зачем ты все это замыслил?

А затем! ГБ не любит, когда ей врут, ГБ с ним разберется, ГБ дружка задвинет, уронит, закопает насовсем, и вот тогда… В первый год она будет мне отказывать, и на второй год, пожалуй, откажет, но на третий, на четвертый, на пятый!.. Будет Светка моей, все равно будет! Да ведь глупо все это, Толя, подло, гадко, низко. Ведь ты ему друг, и он тебя другом считает — как же ты, Толя, на такое? Ты подлец, Толя, ты гад? Выходит, так. Многие идут в ГБ за властью или жизненными благами — мне они на хрен не нужны, а нужно мне только одно… Ради этого я готов быть кем угодно и плевать мне на тех, кто меня осудит. Тем более что осудят не все, многие поймут, оправдают, даже позавидуют. Я бульдог, я взял и не отпущу, и ты уж, Сашок, меня прости…»

Он снова двинулся по Садовой, время подталкивало, опаздывать на встречу с будущим было нельзя.

Оправдания ему были не нужны, ему было достаточно четких для себя мотивировок.

Оставалось, правда, в нем сомнение, что Адам вызвонил его совсем по другому поводу, и что все, что он спланировал себе под жарким солнцем и в асфальтовом перегреве, так и останется планом, который, к сожалению, не осуществится.

«А если осуществится?» — спросил он себя, схватившись за дверную ручку двери того же подъезда, в который некогда входил Саша; спросил, испугался собственного вопроса, но не настолько, чтоб отказаться от своей идеи.

Страны, как люди, им свойственно умирать.

Смертные изменения копятся годами, пока не наступит момент, когда шелковый шнур времени окончательно перетянет горло стране; она взовьется в конвульсиях и стонах, она прольет кровь, изрыгнет адовы проклятия и все-таки умрет; а на ее месте в надеждах и слабостях народится совсем другая страна. В такие часы дело людей обыкновенных не мешать кончине и родам, но мало кто из людей обыкновенных ощущает приближение роковых минут.

Саша не ощущал. По-прежнему верил Горбачеву, радовался перестройке, гласности и не понимал, что и первое, и особенно второе есть клинические признаки наступающего конца.

Приблизившиеся последние дни он согбенно и безвылазно проводил над книгами; экзамены в Дипакадемию накатывались неумолимо; надо было черт знает сколько перечитать, освежить и законспектировать, чтобы хоть что-то задержалось в отвыкшей от учебы голове. Посетив предварительно Козырева, он предъявил ему рекомендацию посла Капышина, которую ректор пробежал мельком, улыбнулся на одну щеку и ответствовал без эмоций: «На общих основаниях». Что означало, что ему, Сташевскому гениальному чекисту — так наедине обзывал он сам себя, — для того, чтобы поступить, надо было вкалывать наравне со всеми. «Не поступить» для него не существовало, мосты других идей были сожжены, дороги назад завалены камнями событий.