Журнал Поляна - Поляна, 2014 № 03 (9), август

Она застыла, ее руки опустились, и ярко-оранжевое парео медленно сползло с ее тонкого тела, ложась кольцом вокруг ног.

— Вы читаете наизусть Йейтса… — так же шепотом произнесла она. — Почему вы так бледны?

— Я не знаю…

— Пойдемте, — она посмотрела на меня снизу вверх. — Пойдемте. Цвет у парео отвратительный, я не люблю ядовитые цвета, сама не знаю, что на меня нашло.

Мы вышли из неживой прохлады магазина, окунувшись в жару и влагу пахнущего цветами воздуха.

— Меня зовут Патриция, — она протянула мне маленькую ладошку. — Я сразу поняла по вашим глазам, что выгляжу ужасно в этом балахоне. А как зовут вас, незнакомец, читающий наизусть Йейтса? Вы англичанин? Не могу определить акцент.

Я немного пришел в себя, пытаясь понять, что это было, почему меня будто стукнуло по затылку, почему Йейтс, почему мне хочется смотреть и смотреть на эту совсем неяркую женщину, которая вовсе не в моем вкусе.

— Меня зовут Влад, я из России, — мой ответ получился смущенным, неловким.

— Лэд…, — она не смогла правильно выговорить мое имя. — Лэд… Ну что же, рада знакомству. У меня никогда не было друзей из вашей страны. Говорят, там всегда плохая погода…. Впрочем, не хуже, чем в Лондоне. Я голодна, может быть, перекусим?

Так мы познакомились.

Нет, не зря говорят, что в сорок лет с мужчиной происходят странные вещи. Когда все течет ровно, строго в своем русле, не выходя из берегов, в тебя вселяется сильное, но очень обманчивое ощущение, что ничего не может измениться. Жена становится привычной мебелью, этаким шкафом, куда складываешь куски своей повседневности на длительное хранение. Работа, пусть и приносящая немалые деньги, — идиотской и никому не нужной. Друзья — говорящими правду кому угодно, только не тебе. Любовницы — быстро надоедающими, потому что всегда чего-то хотят, взаимности чувств уж непременно. Далее — по всем пунктам. Ну, а когда возникает стресс — любой, со знаком плюс или минус, реальный или придуманный, в сорок лет, именно в этом нежном возрасте вдруг подхватывает неизвестно откуда взявшийся ветер и несет, несет…. Иногда уносит черт знает куда, а иногда бросает. Если бросает, то имеются только два варианта. Или ползешь, уже самостоятельно, в развалины прошлого. А там — в прошлом, только развалины и есть, ведь ты долго отсутствовал, а значит, некому было приглядеть за порядком. Или поднимаешься, стиснув зубы, и с криком: «А, пропади все пропадом!», ищешь пропавший воздушный поток. Если находишь, снова ныряешь в него, и тебя снова несет в неизвестность, которая лучше развалин, пусть и уютных, домашних. Лучше хотя бы потому, что — неизвестность. Потоки, правда, капризны, они редко принимают обратно когда-то выброшенного…

Но продолжаю.

Мы с Патрицией договорились встретиться в холле вечером и пойти обедать. Никогда я так тщательно не одевался к обеду, никогда у меня не было такого поющего на самых верхних нотах настроения. Патриция была одета в тесное голубое платье, делающее ее тонкую фигуру текущей, словно струя воды. Она бросила на меня странно хитрый взгляд, наверное, потому, что рядом с ней стоял мужчина, тот самый ирландец, о котором я уже упоминал.

— Знакомьтесь, Лэд, — сухо произнесла она. — Мой муж сэр Шон Бакли. Шон, это мой новый друг мистер Лэд. Он из России.

Я пожал вялую руку сэра Шона. Я не ожидал этого, но не могу сказать, что факт наличия мужа меня сильно огорчил. По большому счету мне было наплевать и вполне достаточно присутствия Патриции хоть где-то поблизости.

— Мистер Лэд, Шон не будет ужинать с нами. Он ужинает в городе и возвращается поздно. Вам придется скрашивать мое одиночество. — Тон ее был все таким же замороженным, а фразы отрывистыми.

— Да, у меня свои привычки, — одними губами улыбнулся Шон. — Я откланиваюсь. Приятного вечера, мистер Лэд. До встречи, любимая.

Я не буду описывать наш первый ужин с Патрицией, замечу только, что говорили мы обо всем и ни о чем, танцевали, и я чувствовал токи ее напряженного тела, близко видел белую, светящуюся кожу, касался лбом ее лба. С последними аккордами мелодии Френсиса Лея, под которую свершился наш первый и последний танец, она на мгновение, на секунду, привстала на носки и коснулась губами моих губ. Может, мне это только показалось или правда было, не помню. Знаю лишь, что когда мы вернулись за столик, я положил ладонь на ее прохладную кисть, и она не отдернула руку, а пристально посмотрела мне в глаза, чуть улыбнувшись.