Ник Келман - Девочки

В каком бы месте земного шара мы ни были, повсюду мы видим мертвых. Куда бы мы ни поехали, мы посещаем захоронения, кладбища и города мертвых, мы отправляемся на экскурсии в мавзолеи, пирамиды и на могильные холмы, мы взяли за правило посмотреть хотя бы еще один монумент, еще один кенотаф, еще один дольмен, еще одно поле сражения до конца поездки. Даже в отпуске мы не только не уходим от смерти, мы ищем ее. Даже в отпуске повсюду, куда мы смотрим, мы видим эпитафию.

Ты в Нью-Орлеане, сидишь в «Кафе дю монд» за столиком под открытым небом. С колонн, окружающих террасу, облезает белая краска, будто где-нибудь в Испании. Длинные тени от этих колонн ложатся поперек маленьких металлических столиков, длинные, но постепенно укорачивающиеся. Ты пьешь цикорный кофе, ешь пончики, распыляющие вокруг облачка сахарной пудры. Тебя всегда удивляет, как много ты можешь их съесть, не почувствовав себя плохо при этом. И тебе всегда приходится уговаривать себя остановиться, иначе ты никогда этого не сделаешь.

Когда ты видишь ее, то поначалу не узнаешь. Ты вдруг чувствуешь запах желе из роз, черного чая. Ты оглядываешься вокруг, но, конечно же, в «Кафе дю монд» ничего такого не подают. Ты улыбаешься сам себе и удивляешься, почему здесь, сейчас, ты вроде бы чувствуешь запах тех вещей, которые не пробовал со времен своей поездки в Стамбул, с того времени, как ты последний раз видел Елену. И, вспоминая о ней, ты ее узнаешь. Это она стоит у светофора. Это она ждет зеленого света, чтобы пересечь улицу в Декейтере.

Да, она по-прежнему одета в том самом авиаторском стиле, который сама же так давно прославила. Да, на ней все те же винтажная мини-юбка и майка на бретельках, в которых ты так много раз ее фотографировал. Но все же ее трудно узнать.

Ты смотришь, как она переходит улицу, смотришь, как она заходит на террасу кафе, но ничего не говоришь. Тебе кажется, она видела тебя, но не узнала. Она садится недалеко от тебя, возможно даже за соседний столик. Ты по-прежнему ничего не говоришь. А что сказать? Когда приносят ее кофе и пончики, она снимает солнцезащитные очки. Любой, кто удосужился бы на нее взглянуть, заметил бы, что она плакала.

Когда ты смотришь, как она потягивает свой кофе, стамбульские воспоминания всплывают еще ярче — кофейня напротив храма Святой Софии, заполненная плотным фиалковым дымом от яблочного табака, и перестук игроков в нарды, мужчины, пристально разглядывающие тебя, ее — единственную здесь женщину, вопли муэдзина из мечети. А еще ваши встречи в течение тех двух лет, что оба вы провели в Европе. В Париже, где через открытую балконную дверь, пока вы трахались, в доме напротив ты видел другую женщину, гладящую белье. В Эгейском море, на палубе яхты Сергея, когда, после того как все остальные отправились спать, тебе пришлось закрывать ей рот ладонью, прежде чем стоны заглушили удары волн о борт. И, конечно же, самая первая встреча, встреча, когда ты еще только добивался ее.

Вы были под Барселоной. Ты фотографировал ее на пляже из черного песка и мерцающей слюды, пляже, который нисколько не был похож на звездное небо. В последний день съемок на ней — впрочем, как всегда — были темные очки. Это было ее приметой, приметой, по которой ее узнавали. Очки стали популярны именно тем летом. Каждый должен был сфотографироваться в них, но никто не делал этого так правдоподобно, как она. От ее скрытого очками лица исходила тысяча нитей лета. А когда этот день закончился, этот вечер закончился, вы вдвоем отправились гулять по средневековой части города. Это был именно тот раз, когда ты еще только добивался ее. Хотя она и дала отпор твоим первым попыткам, ты, разумеется, делал их снова. Как-никак, это была не просто очередная модель. Именно этой девушке гораздо чаще других отдавал предпочтение Дэймон Лейк. Даже если бы она не была моделью, даже если бы она была уродиной, ты бы все равно добивался ее. Тогда еще эти вещи имели для тебя значение. Поэтому на ступеньках старого кафедрального собора ты сказал ей:

— Погоди минутку. Можно? — и протянул обе руки, чтобы снять с нее очки.

И сфотографировал ее в лучах заходящего солнца, сфотографировал и, опустив камеру, произнес:

— Мне стыдно. На самом деле стыдно.

После ужина, в кресле рядом с твоей кроватью, она трахалась с тобой первый раз.

Сделав первый глоток, она морщит лицо. Кофе чересчур горький, она добавляет сахар, просит принести молоко. Ты помнишь, как она впервые позвонила тебе в Саппоро. Связь постоянно прерывалась, тогда еще телефонные линии не были столь хороши, как сейчас. У нее было утро, у тебя — ночь. Она звонила из Нью-Йорка. Она рассказывала тебе, что Дэймон оставил ей за время ее отсутствия сообщение. Рассказывала, что он предложил пойти с ним на вручение «Оскара», быть его спутницей на этот вечер.