Евгений Жук - Время в тумане

В долгие минуты перерывов к ним заходили аспиранты. Вполне возможно, что с ними предстояло работать, и Крашев относился к ним с почтением… Но шло время, и по мере того, как он убеждался в тщете своих поисков «других людей» на кафедре, почтение это падало. А одного из них — тощего, с впалой грудью и плохими зубами, наполовину уже лысого аспиранта — он почти ненавидел. Аспирант был года на три старше Крашева, но имел вид человека, который все познал, все увидел и во всем успел разочароваться. Казалось, он изучил все философии и все идеи. Не было чего-то, с чем бы он согласился или чему-то был рад. Скрывая тошноту, желая привить любовь к шахматам, Крашев («набравшись здоровья», как он думал, усмехаясь про себя) иногда играл подряд несколько партий, но с «тощим» не играл никогда.

Играл «тощий» в шахматы хорошо. Относительно шахмат у него была своя философия: шахматы — это модель жизни.

Крашев вспоминал свои споры с очкариками первого стройотряда и осторожно, пытаясь скрыть свою неприязнь, спрашивал:

— Ну, и что же обозначают пешки?

— Пешки? — смеялся «тощий», обнажая гнилые зубы. — Пешки и обозначают пешки. Вокруг так много робких, маленьких пешечек. Выйди на улицу, студент, оглянись…

Крашеву не нравилось это — «студент». Он морщился и терпеливо слушал.

— Все у нас есть, — аспирант говорил уже с пафосом. — Есть пешечки. Есть консерваторы — слоны. Есть люди-танки — ладьи. Есть короли, которые, в общем, ничего не делают, но от которых зависит все.

— Ну, а кто же мы? — охватывая широким жестом студентов и аспирантов, спрашивал Крашев.

— Все мы? — тощий аспирант тоже делал широкий жест, но отделял при этом Крашева. — Вы мы — стадо коней, с круто выгнутыми шеями. Все мы прыгаем, как блохи. И ликуем от восприятия жизни. Как будто нет болезней, смертей, трагедий. У нас у всех деревянные души. Стадо идиотов, — аспирант кашлял, выстреливая в Крашева сгустком табака с гнилью, и махал рукой, показывая, как он все удачно доказал и спорить больше не о чем.

— Последний вопрос, — внешне Крашев был так же спокоен, даже равнодушен. — А кто же ферзь?

— Ну, ферзь у нас — ты, — закатывался в тоненьком смехе-кашле «тощий». Все дружно смеялись, а Крашев ненавидел «тощего» все больше и больше…

К началу пятого курса он понял, что занятия в научном обществе — детская игра, точнее, гадание на кофейной гуще; сам же кофе был выпит другими и довольно давно, но от неопределенности он все еще тянул в этом обществе лямку.

Его же, наверное, решив оставить на кафедре, проверяли на деловитость и давали спецзадания. Часто они бывали нелепы и наивны.

Из нескольких маленьких подвальных комнат-лабораторий решили сделать одну большую и стали ломать перегородки. Старая сцементированная кирпичная кладка поддавалась с трудом. К лабораториям был подведен сжатый воздух, и стены стали долбить отбойным молотком. Но скоро дело встало — сломалось вставное перо-долото. Запасных перьев в институте не было, и руководитель работ, доцент, вручив Крашеву письмо на один из заводов, просил съездить и достать эти перья. Тон у доцента был умоляющий — скоро должны были начаться лабораторные работы, и времени оставалось в обрез.

Крашев вышел из института и огляделся… Стоял октябрь. Москва была накрыта тяжелыми, низкими тучами, из которых непрерывно шел мелкий, мерзкий дождь.

Ехать ему не хотелось — завод находился очень далеко. Он вдруг вспомнил первую «целину», Жору, представил, что бы тот сделал на его месте, и улыбнулся…

Москва лихорадочно готовилась к зиме. Вокруг все было перекопано и взлохмачено. Вбирая в себя несметное количество колебаний, надрываясь, постанывал влажный воздух. Нужный ему звук он выделил из общего хаоса быстро — работающий компрессор натуженно бухтел сразу за институтским забором.

Он поговорил с машинистом, за три рубля купил пять перьев и вернулся в подвал. От хмурого московского неба, измазанных мокрой глиной улиц и наивно-восторженных возгласов благодарного доцента в душу лезла тоска…

И все же из всего этого толк вышел. Через месяц, с докладом, его послали в крупный уральский город — на конференцию студенческих научных обществ.

В самолете он разговорился с соседкой — молодой еще женщиной, научным работником. Женщина занималась вопросами загрязнения воздуха и часто летала в этот уральский город — собирала данные для своей диссертации.

— В смысле загрязнения это уникальное место, — говорила она оживленно, словно сообщая что-то очень веселое. — Совершенно уникальное место. В местном воздухе — целый набор компонентов. Уникальная естественная лаборатория. Уникальная…