Инго Шульце - 33 мгновенья счастья. Записки немцев о приключениях в Питере

«Дядя Паша, смотри, что у меня есть!» — прямо у ног Павла Сережа развернул свою рубашку, в ней была горсть крупнозернистого порошка, темного, с комочками. Сережа закашлял.

«Я тебе все-все объясню, дядя Паша, честно-честно!» — тараторил Сережа, не отводя глаз от своего добра. Павел видел Сережину макушку, тощую шею, плечи, потную спину и щель между ягодицами, обозначившуюся над оттопырившимися штанами.

«Дядя Паша, да сядь же, сядь, я все тебе объясню, ну все, как есть, десять минут, дядя Паша, пять, ну пожалуйста!»

Павел кивнул, заморгал, как всегда, когда чего-то не понимал, и снова сел.

«Попробуй, дядя Паша, вкусно, очень вкусно!» — Сережа поднес ему комочек прямо к губам. Павел взял его пальцами, положил в рот и пожевал.

«Хрустит», — сказал он.

«Правда ведь? — Сережа бросил на него счастливый взгляд. — И сладко, сладко, как сахар».

Павел долго жевал и с трудом проглотил.

«Я все честно тебе скажу, дядя Паша, тебе первому, все-все». Сережа уселся против своей расстеленной рубашки. На животе у него образовались две маленькие складочки.

«Бери, дядя Паша, угощайся, пожалуйста!»

Павел взял горсточку и стал вылавливать комочки из левой ладони.

«Как семечки», — проворчал он и вытер влажные губы.

«У вас хорошо, дядя Паша, но как вспомню об отъезде, о Петербурге, мне сразу же надо в уборную. Тут мне каюк, понимаешь, дядя Паша, можешь понять?»

Павел уставился на крошки, что лежали между ними. Сегодня утром Валентина подставила ему задницу, ухватившись за умывальник. Чуть не опоздала на новгородский автобус.

«Со страху не пошевельнуться, — продолжал Сережа, — говешка сразу же становится твердой, потом холодной, чужой, не моей, какой-то присосавшейся ко мне штукой, бррр — просто жуть, дядя Паша!» Сережа пытливо заглядывал Павлу в глаза. «Я решил не хотеть больше, дядя Паша, — говорил Сережа, — лучше уж вообще никогда больше не срать! Это у всех так, правда ведь, у всех, просто никто не скажет, никто не хочет говорить, потому что жутко, ведь жутко? Но почему же я этого боюсь, да и все другие боятся? То, что выходит из тебя, говорю я себе, это кусок тебя, значит, оно не может быть хуже, чем ты сам!»

Павел кивнул.

«Я давно знал, — сиял Сережа, — а сегодня я попробовал из старой кучи, из моей кучи, дядя Паша, — вкусно ведь, правда? Сладко! Понимаешь, что значит — сладко? Не надо больше бояться, никому не надо бояться, разве не здорово, дядя Паша?»

«Да знаю я, — сказал Павел и встал. — Идем!» — вымыл руки в дождевой бочке и вытер их о штаны.

Сережа бережно сложил свою рубашку. Снова попытался обнять Павла. И они пошли в дом.

Валентина Сергеевна была уже в постели. Павел остановился в дверях, чтобы глаза привыкли к темноте.

«Случилось что?» — спросила Валентина Сергеевна.

«Я поговорил с пацаном, все в порядке». Павел расстегнул ремень, и брюки сами упали на пол.

«Утром завтракаем вместе». Он переступил через кальсоны и подошел к кровати. Рывком сдернул одеяло. Валентина Сергеевна стояла на карачках, выставив свою белую задницу.

«Иди, мой Гитлер, иди», — прошептала она, пряча лицо в подушку.

СКОЛЬКО РАЗ МЫ СМОТРЕЛИ на полуциркульные окна, на бархатные красные шторы, обрамлявшие комнаты, словно дорогой подарок. Сколько раз пытались представить себе триумфальный взгляд с балкона третьего этажа на Аничков мост, на Невский в сторону Адмиралтейства или в сторону Московского вокзала — в зависимости от направления — или на пристань, лежавшую под кронами тополей прямо перед нами. Отсюда можно было проследить взглядом маршрут плоских суденышек налево до Шереметевского дворца или направо до поворота Фонтанки. Выйти из этих покоев к кованой решетке балкона было все равно что выйти принимать парад и вызвать неизбежное ликование толпы, которая плескалась здесь под ногами, остановленная светофором. Никуда не деться — кто бы ни появился в этой точке города над головами людей, он обречен на харизму, вообще-то, даруемую лишь от рождения. И именно здесь должна была загореться реклама с названием нашей газеты.

Хозяева квартиры все ждали и ждали денег, просто невероятно, но они ждали целых полгода. Казалось, оправдывается мое опасение: в такие покои нашему брату если и удастся войти, то только во сне или, в крайнем случае, как гостю. Но потом пришли сорок тысяч долларов, и в конце апреля мы раздвинули шторы на окнах.

Я уже ясно видел, как все будет. Среднюю, окнами на Невский, комнату я отвел под приемную для рекламодателей, авторов и читателей. В угловой, где рядом с балконной дверью должен стоять мой стол, газета будет верстаться. Журналистам придется довольствоваться самым маленьким помещением. Пусть ванная и туалет тесны, зато в кухне довольно места для обсуждений и общих разговоров.