Кирилл Манаков - Хроники последнего лета

«Все-таки, галлюцинация» — успела подумать Наташа, перед тем как потерять сознание. Последнее, что она увидела — это бегущего огромного Ваньку Кухмийстерова с пластиковыми сумками в обеих руках.

Таланты Ивана Кухмийстерова не ограничивались буйной фантазией. Наташа внезапно обнаружила, как здорово иметь рядом мужчину, способного легко справиться с проблемой, казавшейся неразрешимой. Размахивая каким-то удостоверением в красной обложке, Ванька не просто прошел мимо неприступного вахтера, но и устроил ему выволочку по поводу невежливого обращения с посетителями.

— Ты хоть знаешь, кто перед тобой? — гремел Кухмийстеров, показывая на Наташу.

И настолько убедительными был его вид, что охранник — здоровенный детина в черной форме с желтой надписью на спине «Служба безопасности» лишь разводил руками и неуклюже пытался оправдываться. Но Иван, из которого еще не выветрились результаты вечерних возлияний, был непреклонен.

— Моли Бога, чтобы я о тебе не вспомнил, — бросил он через плечо, схватил Наташу за руку и потащил за собой. Обескураженный вахтер посмотрел им вслед и махнул рукой: а ну к лешему, за эти деньги и так сутки на ногах, а тут еще и неприятностей на ровном месте поймать можно!

Кухмийстеров уверенно, как будто регулярно прогуливался по больнице, добрался до кабинета дежурного врача. Доктор, казавшийся совсем молодым и зеленым, пил чай из стакана с подстаканником. Сосредоточенная задумчивость наводила на мысль, что потреблял он не только чай. На стене кабинета висела популярная среди чиновников средней руки фотография, на которой президент, косясь на камеру, тискал очень серьезного мальчика лет семи-восьми. Под фотографией на доске были приколоты рентгеновские снимки, словно результаты медосмотра участников фотосессии.

Тут Ванькино обаяние оказалось бессильным. Дежурный повидал столько всего, что произвести впечатление напором и громким голосом было невозможно. Тем не менее, он сообщил, что для Рудакова сделано все необходимое, операция не потребовалась, и больной переведен в палату интенсивной терапии, где сейчас и находится.

В этот момент зазвонил телефон. Доктор поднял трубку, и стало слышно, как женский голос быстро говорит что-то неразборчивое.

— Да… Да… Доставили… Нет, прогнозы мы не даем… К сожалению, не могу… Без комментариев, — дежурный врач резко прервал разговор и заинтересованно посмотрел на Наташу.

— А ваш Рудаков — кто он?

— Известный журналист, — поспешил сообщить Кухмийстеров.

— Та-ак… полагаю, нам следует готовиться к визитам его коллег.

— Конечно.

Наташа решила, что теперь-то к ним отнесутся по-другому, но не тут-то было. Доктор куда-то позвонил, велел усилить охрану, а всех посторонних гнать прочь без разговоров. При этом он посмотрел так выразительно, что Наташа отступила на шаг.

Кухмийстеров ничуть не смутился и вступил в препирательства с врачом. Иван отчаянно жестикулировал и совал красную корочку, настоятельно предлагая внимательно почитать. Доктор прочитал и заявил, что сам нарисует таких десяток, и что плевать хотел на все эти липовые организации, и вообще сейчас ночь, а по ночам не то что свиданий не случается, а даже комары не летают. А если которые и летают, то их моментально прихлопывают. В ответ Кухмийстеров пригрозил немедленным прибытием съемочных групп центральных телеканалов, усиленных мобильной бригадой истеричек из самых скандальных обществ по защите всяческих прав. Тут доктор заколебался, а услышав о подходе зарубежной прессы с частями «Гринписа», доктор не выдержал, вызвал санитарку и велел по-тихому провести настырных посетителей в палату Рудакова, взяв страшную клятву соблюдать тишину.

То, что дежурный врач назвал палатой, произвело на Наташу убийственное впечатление. В большой темной комнате спало два десятка человек, и у каждого — свое страдание, своя болезнь. А у болезни есть запах. Запах, многократно усиленный наглухо закупоренными окнами и ароматами больничной кухни, имел такую силу, что у непривычного человека голова шла кругом. Вступив на порог черной комнаты, Наташа отшатнулась от удара спрессованной духоты.

Ничуть не заботясь о тишине, заспанная злая санитарка объявила, что сюда «кладут» всех неопознанных. И слово-то какое «неопознанных», словно не о людях говорит, а о трупах. Тех самых, которые выдают с десяти до семнадцати.

Все случившееся затем запомнилась Наташе яркими отрывками, словно кто-то показывал фильм на очень большой скорости, иногда делая стоп-кадры. Наверное, именно это можно назвать истерикой.