СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB - Кирилл и Мефодий

Путешествие начинало надоедать. Стоило братьям выйти на палубу, тут же появлялись Горазд, Савва и Ангеларий, стараясь расшевелить их шутками и вопросами. Чаще всего беседовали о сотворении естества. Говорил Константин, Мефодий лишь изредка вставлял слово-другое. Его рассуждения были более земными, он не всегда и не всюду искал вмешательства всевышнего. Он говорил о горных пчелах, о труде муравьев в больших муравейниках Брегалы, о том, что человек должен внимательно вглядываться в окружающее, если хочет познать мир. Мефодий воспринимал человека как разумное существо, но склонялся к тому, что в этом мире не только человек наделен разумом. Конечно, до дискуссий дело не доходило, он отступал всякий раз, как только сталкивался с возражениями Константина. Но по всему было видно: ухо Мефодия больше слушает суровые голоса матушки-земли, чем шепот пергаментных листов.

Ученики обожали и побаивались философа, зато Мефодий был близок им своим размахом, неугомонной энергией, побуждавшей его носиться по всему кораблю и всюду заглядывать, обнаруживая то, чего не заметил бы никто другой. Только он разговаривал по-человечески с рабами в трюме корабля, причем не о боге и Страшном суде, а о пище, о судьбе, обрекшей их на проклятую жизнь галерников. Впервые вмешался он в дела синкрита, попросив его получше кормить гребцов за счет запасов миссии. Капитан не возражал — ведь так рабы могли прожить чуть дольше, — но остался недоволен вмешательством в его дела. Константин и Мефодий были императорскими послами, значит, капитану приходилось помалкивать. Его успокаивало, что они скоро прибудут в Херсонес. Капитан не раз пересекал это море и наполнял утробу корабля товарами из богатых земель Таврии. В роли гостеприимного хозяина он дважды приглашал знатных путешественников на ужин, чувствуя себя особенно польщенным вниманием Мефодия, любознательность которого приводила капитана в восторженное состояние. Он без устали рылся в своей памяти, как в морском песке, извлекая оттуда раковины, наполненные шумом приключений, и, рассказывая о них, так все расцвечивал, оснащал такими красочными подробностями, что слушатели частенько сомневались в их истинности, но из учтивости не возражали. Он осознавал это лишь тогда, когда сочинял какую-нибудь несуразицу, изумлявшую его самого. А вообще капитан был человеком молчаливым, но, по-видимому, к старости стал утрачивать это свойство. Достаточно было ему опрокинуть две-три чаши красненького из трюма, и он становился невыносимо болтливым. Слава богу, при этом он не задирался, не буянил, лишь поглаживал подстриженную бороду, а язык его непрерывно молол и молол... Когда он начинал сильно перебарщивать, первым, поблагодарив за милую беседу, покидал застолье Константин, затем выходил Мефодий, по-свойски хлопнув капитана по плечу и пожелав морскому волку спокойной ночи.

На следующий день капитан чувствовал себя неловко, избегал братьев, но это продолжалось недолго. Не любил он встречаться только с Саввой, который говорил с ним весьма резко. Савва участвовал лишь в одном разговоре и с тех пор не хотел слушать капитана. На своем веку повидал он самых разных людей, наслушался самых разнообразных историй, знавал таких искусных лжецов, что капитан казался ему их бездарным учеником.

— Ты почему не ходишь на наши застолья? — спросил капитан, заметив отсутствие Саввы.

— Много треплешься! — ответил Савва.

— Неужели? — растерялся старик.

— И нечему у тебя поучиться.

— Ладно, ладно, ты мудрее братьев, что ли?..

— Не мудрее, просто они вежливее.

Это был единственный разговор между ними по пути в Херсонес. Пока выбирали место, где бросить якоря, послали к берегу лодку сообщить об императорском посольстве. Вскоре все духовенство, архиепископ Георгий и стратиг Никифор собрались на берегу встречать братьев. После рукопожатий и взаимных благословений шествие направилось в собор святого Созоита в центре города, где отслужили торжественный молебен во славу василевса и патриарха Константинополя. Митрополит Георгий не упомянул ни Фотия, ни Игнатия, и Константин понял, что между здешней церковью и царьградской существуют весьма напряженные отношения. Константин не хотел ввязываться в споры, предварительно не выяснив позиции мирян и духовных лиц. Здесь, как и повсюду, были раздоры между людьми. И здесь также были люди, возглавлявшие обе ссорящиеся группы. Философу предстояло узнать, кто вожаки, встретиться и выслушать их, чтобы получше подготовиться к разговору, который, наверное, предстоит ему с Георгием.