СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB - Кирилл и Мефодий

— Мефодий проснулся? — спросил Константин.

— Давно. Пошел в нижний монастырь, к миссии.

— Мне тоже пора… что-то я разнежился...

Мать ничего не сказала. Встала и медленно закрыла за собой дверь.

Константин накинул верхнюю одежду и облокотился на подоконник. Из окна была видна пристань, корабли и отблески дня на синей воде.

Ранняя весна вползала на хребты близ Брегальницы. С противоположных вершин, по расщелинам, куда вихри намели слежавшийся снег, мчались по камням прозрачные ручейки. Заснеженные места встречались совсем редко, снег блестел на солнце. Внизу, у излучины реки, вербы наливались веселым соком, и верхушки их начинали розоветь. Кизиловые деревья на холмах одно за другим наряжались в желтые облачные одеяния, услаждая взор веселой весенней радостью. Иволга уже не сдерживала своей песни, но жаворонки все еще глядели в голубизну неба и не решались взмыть ввысь. Весна была в пути, и не пришло время воспевать ее с высот.

После приема германской миссии Борис поручил брату Ирдишу и кавхану Онегавону подготовку войска, а сам вместе с семьей отправился в Брегалу, ибо какая-то неведомая болезнь змеиным клубком залегла в груди матери и незримыми пальцами душила ее. Целыми ночами сидела она в постели, прикрыв глаза; когда спускались туманы, в груди начинало свистеть, как в дырявых кузнечных мехах. Только в Брегале мать чувствовала себя лучше: хорошо спала, спокойно и ровно дышала. Однако не только ее болезнь была причиной уединения. Борис любил эти места и, если из-за дел не удавалось ему приехать сюда хоть раз в полгода, впадал в тоску. В последнее время, предчувствуя приближение больших событий, он понимал, что не скоро удастся снова посетить любимые места, а потому уже в начале осени поторопился уехать в Брегалу. Лиственный лес, в который пришла осень, окрасился в разнообразные цвета, и они постепенно наводили Бориса на мысли об отношениях между людьми.

Каждый человек подобен цвету — черному, белому, красному, желтому; но загадочнее всех люди, составленные из разных цветов. Они пугают и восхищают одновременно. Они хитры как лисицы, коварны и в то же время искренни, но всего на мгновение, по прошествии которого становятся снова таинственными и загадочными. С одноцветными просто, стоит лишь понять их: одних он покупал, других завоевывал доверием, некоторых просто считал чем-то неотделимым от себя. В Брегале хватало времени на раздумья, беседы, соколиную охоту, и при этом Борис не терял из виду больших государственных дел. Обо всем важном осведомляли люди Ирдиша и Онегавона; если хана не было в большой крепости на холме, они искали его в белых башенках монастырей. Там и находили — в обществе старого игумена, за бокалом монастырского вина, закусываемого миндальными орешками. О чем они беседовали, гонцам было неведомо, но, судя по веселой улыбке хана и его доброму настроению, беседы нравились ему. Лишь однажды Борис покинул обитель мрачным и озабоченным. Игумен Сисой сообщил, что в Константинополь приехали посланцы моравского князя Растицы, чтоб выпросить у василевса мудрецов, способных проповедовать учение Христа на понятном им языке. Известие не удивило хана. Он слышал о намерениях моравского властителя и усомнился лишь в просьбе о направлении ему мудрецов. Скорее всего, Растица спешил заключить союз с Византией против Болгарии и Людовика Немецкого. В этом Борис был уверен. Его удручало еще и то, что он не мог уяснить себе: неужели игумен умышленно сообщил ему эту весть? Вот он был из многоцветных людей: восхищайся им, но и берегись. Старец и в самом деле сообщил ему новость между прочим: несколько дней назад, дескать, узнал от брата во Христе, вернувшегося из Константинополя. Отец Сисой не раз говорил болгарскому хану о славных святых братьях Константине и Мефодии, не имеющих, по его словам, равных себе в толковании божьего учения. Именно они собирались, мол, в Моравию с благословения патриарха и василевса сеять свет Христова учения среди тамошних славян.

С этого дня хан потерял спокойствие и стал чаще захаживать в монастырь. Велев игумену позвать монаха, вернувшегося из города царей, он побеседовал с ним и решил встретиться с братьями. Уже на следующий день инок отправился в Константинополь с поручением найти Константина и сообщить ему о желании болгарского правителя. Борис не сомневался, что монах заодно предупредит кое-кого из людей василевса, но это не имело значения. Он достаточно много узнал о братьях от игумена и не испытывал страха. Наоборот, они были источником, из которого можно пить, не пугаясь нечистых примесей. Новое учение властно заставляло думать о себе в ожидании дня решения. А этот день будет зависеть от Бориса. Но к тому моменту ему все должно быть ясно. Он никогда не ходил вслепую и сейчас не пойдет. Однако и медлить нельзя... Вот Растица решился... Разумеется, его вынудили обстоятельства, а разве интересы большого болгарского государства не вынуждают Бориса сделать то же самое? Его враг обращается ко второму врагу, Византии, а он сам, наверное, обратится к врагам Византии и Растицы — к папе и Людовику, И все же неплохо было бы выслушать и ученейших мужей византийской империи. Дело не может быть загублено одной встречей с ними, наоборот, он обогатит свои познания и кое-что получше уяснит для себя.