Николай Псурцев - Тотальное превосходство

Без отдачи, словно игрушка. Вместо патронов пистоны. Однако бабахает по-настоящему. Попал по правой ноге — видел. Но Старика не удержать. Даже не захромал. А нога между тем — загорелась!.. Огонь начинался у пятки, бегал беспорядочно по икре… Я вытряхнул еще три пули из пистолета. Загорелась теперь и вторая нога. Пламя с шумом сжирало воздух вокруг себя. Ноги чернели, дымились.

И я тогда тоже побежал, нельзя отставать, нельзя потерять, другого такого шанса, явного, конкретного, скоро, уверен, не получу, а может быть даже что никогда; тонул в поту, в ботинках хлюпало, веки разбрызгивали влагу, когда открывались, сердце жаловалось, дыхание просило отдыха и прощения, и нет вокруг никого, кто бы мог бы помочь, ссадины на горле — чувствовал — от загустевшего, ощетинившегося воздуха… Ступни больно бились об асфальт, так хрустели, что казалось, будто кто-то их или что-то их ломает всех вместе одновременно, пополам, допустим; а колени трещали, словно сухая древесина, когда ее раскалывают на щепы… Вот не пройдет и каких-то секунд — упаду, толкну головой Землю, она покачнется и, может быть, даже сдвинется, сойдет с орбиты, улетит в другую Галактику, я, я, я, я, я, я свяжу себя руками, туго, так, насколько получится, чтобы почувствовать, как я себе нужен, как я себя люблю, и заплачу, а потом усну — плача… Неееееееееееет!!!

Тотальное Превосходство! Я обязан быть лучшим во всем! Только так, и никак невозможно иначе! Тогда удовлетворение всегда, тогда спокойствие, тогда не страшно умирать, тогда величественней жить!

Не головой толкнул Землю — коленями. Она покачнулась действительно, но с орбиты так и не сошла, и хорошо… Руки теперь, как свинец, могу надкусить, зубы всего лишь покарябаю заметно или не очень… Четыре выстрела, две пули в спине, я видел отчетливо. Старик даже не вздрогнул. Локти скользко трутся о ребра, голова вперед, черные ноги полыхают напористо — пламя кажется твердым, можно пощупать.

Заполыхала теперь и спина, из двух дыр взметывались пульсом взрывчики пламени, растекались красно-белыми лоскутами по лопаткам, по плечам, по пояснице, палили волосы дымно…

Жарко и ногам, и спине, и затылку моим тоже, словно лист раскаленного железа ко мне приложили.

Не доел обойму до конца. Одна пуля из четырех еще мною отправленных неподдельно воткнулась в голову. Голова вспыхнула тотчас же. Толстый, красно-черный столб пламени отрос стремительно и яро. Что происходит?

Высокими, длинными прыжками покрываю Землю. Так могут бежать только звери — люди никогда… Вот рядом уже совсем. Вот какие-то недолгие, быстрые метры отделяют меня от Старика. Он трескается, я уже вижу — от головы, от рук отлетают куски, как отстреливаются… Я, кажется, тоже в огне. Горят пиджак, рубашка, брюки. Нет, пламени все-таки не отличаю. Это, наверное, иллюзия… Могу взлететь, знаю, в состоянии. Только посильней и пожестче отшвырнуть от себя землю… И наконец — миллиметры до пламени, еще мгновения — и ногти расплавятся, пальцы обуглятся, кожа на вытянутых вперед к Старику руках запузырится; остановлю Старика, повалю, своим телом убью пламя… Кто ты?! И существуешь ли ты?!

Пальцы только тронули пламя, даже ожога не почувствовали, я опоздал, Старик сделал неожиданное — хотя для себя единственно правильное, он перекатился через парапет и свалил себя в воду, я успел всего лишь поскрести камень ногтями там, где только что видел Старика — так собака, которая просится гулять, скребется по двери… Как Старик выбрал набережную, я не помнил точно, понял лишь в какой-то момент, что мы на самом деле отправились в сторону реки, но не извлек отчего-то из того никаких особенных, решающих выводов — хотя следовало бы, конечно, но с другой стороны — а что бы я мог тогда противопоставить происходящему, да ничего, собственно, все то же самое — скорость движения, пистолет… Даже когда река забралась запахами, сыростью в нос, не догадался, что мы уже совсем близко от нее и что Старик попробует сейчас унять — единственно водой — клокочущее на нем пламя, а может быть даже и избавиться от него вовсе и навсегда…

Только круги и пар… Несколько горластых, смеющихся птиц. Две из них, задиристые, поцапались над кругами, над паром, перья кувыркались, вздрагивая, над водой, не опускались, не тонули; солнце втекало в город, наливало улицы желтизной, закрашивало светлым ночную черноту реки…

Круги отгладились, пар растворился. Я поворачивался туда-сюда, трепал воду глазами, взглядом, нетерпеливый, возбужденный, вымокший, забирающий воздух ненасытно, грубо, жаркий, но остывающий уже все-таки, и уверенно, и быстро, продолжал скрести ногтями по камню непроизвольно, не замечая… Вода пенилась встревоженно там, куда я смотрел.