Настя опустилась на пол вниз по стене. Копчиком с хрустом задела плинтус. Шелестела, пока опускалась. Царапала лопатками обои. Оставляя дымящиеся борозды. Приняла подплывшую девочку на колени. Поцеловала ее в затылок, пососала, жмурясь, и облизала ее ушко, девочка вминала голову в плечи, дышала с клекотом.
— Она теперь не моя. Она меня теперь не любит. Она пришла ко мне не добровольно. Она пришла ко мне только потому, что это ты ей сказал прийти ко мне. Из нас двоих она теперь выбирает тебя. Чужого, незнакомого, а потому опасного для нее человека… Но она выбирает тебя… Ты отнял у меня сначала самого себя, а сейчас отнимаешь еще и мою любимую девочку…
Я улыбался, поднимаясь, не знаю зачем и не знаю кому, просто так, потому что воспитанный, вежливый и любезный.
— Отвези нас куда-нибудь. — Настя тоже улыбнулась в ответ. Приготовила застенчивый, просительный взгляд. Новое выражение испортило ее лицо. Подурнела. — Я не могу оставаться дома. Мне плохо. Неспокойно. Хочется бежать, бежать, понимаешь? Мудацкое состояние. Вроде как я пустая. Все приятное и славное вытряхнули из меня… Вот так. Отвези нас… нас… на Сокол. Там живет моя подруга. Там у нее как на даче. Свой дом. Свой сад…
…Пистолет в висок, в машине, сука, не ожидал, хотя ко всему, надеялся, был готов, зачем отдал ей пистолет? — удивлялся, но ведь это же, в конце концов, ее пистолет, дернулся, она курок взвела, знала, сука, как делается, девочка беспокоилась на заднем сиденье, я не видел, но слышал, думал о ней, не желал бы, чтобы она присутствовала при подобном происходящем; ни улыбку вытащить, ни слезу через веко перевалить, окончательное бесстрастие, жалко девочку, она что-то там бормотала сзади, переползала с места на место, я слышал ее запах, стучала ножками или ручками в спинку моего кресла, на улице все и всё в синем, собаки, там, тут, людей нет, свет кое в каких окнах уже появился, в редких; жизнь не жалко, в том беда, что ничего так толком-то и не совершил, проживая ее, уйду никаким, хотя Старик, Старик, я не прав, остался Старик — картины, они безупречны, которые примет История, и ведь примет же!.. Теперь легче…
— Прощение — это самый что ни на есть постыдный и самый что ни на есть унизительный грех на этой земле! — Настя-старшая мастурбировала, мне показалось, потому что охала и ахала между звуками и между словами, жар тек от нее, терлась задом о сиденье мелкими рывками. — Прощение — это прародитель зла. Прощение — это признак слабости, глупости и ничтожности. Ты прощаешь кого-то только потому, что надеешься, что когда-нибудь кто-нибудь простит точно так же и тебя самого. Если бы люди разучились прощать, то они скоро бы разучились и совершать дурные поступки. Я не прощу тебя. Великие никогда, никому и ничего не прощают. Я убью тебя… Одного выстрела в висок будет достаточно. А потом я просто вложу пистолет в твою руку, и все. Самоубийство. Обыкновенное самоубийство в собственном автомобиле. Сколько раз подобное мы видели по телевизору… Я возьму удовлетворение. Забуду о собственной смерти, но чувствуя ее неотступное приближение тем не менее. Я женщина. Я творю жизнь и поддерживаю ее. Мне это предписано. А кто сказал, что не предписано лишать? Почему только Всевышний берет на себя эту великую миссию? Кто сказал, что никто не может другой?.. Я не хочу убивать, хотя это и дарит ощущение господства и долгой и полной жизни — но на время, не хочу убивать, несмотря на всю пользу, разрушать неправильно, создавать правильно, но я не хочу прощать. Что-то останется незаконченным в этой жизни, в моей жизни, если я начну прощать всех без разбору, в том числе и тебя… Великие никогда, ничего и никому не прощают. Я не прощу… Великим становится тот, кто решает им стать, я читала, это де Голль. А почему бы и нет?.. Я женщина, я всегда при ком-то, я всегда помогаю, я всегда сопровождаю, я ведомая. Мне не вредно побыть и ведущей… Пусть стану первой такой… А что мне еще остается?
Всыпала воздух в рот со звучным трением, как горсть соли, или сахарного песка, или конфет монпансье, намочила мне ухо, и щеку, и висок дыханием, в ухе булькало. Кончила… Или мне так только кажется, что что-то было. Ничего не было, просто она волновалась. Было — чтобы отвлечься от томящего страха. И еще, чтобы докопаться до Высшего Наслаждения — неосознанно, инстинктивно, глубинно…
Девочка сзади рвала пальчиками кожаные сиденья, получалось, я слышал, икала, как стреляла очередью, слова не пробивались сквозь густую икоту, но я различал все-таки некоторые, догадывался: «Умри ты… Не люблю… Где дядечка Жан-Франсуа?.. Пахнет так, что хочется укусить… Я все равно убегу от тебя… У него нежные и сильные губы… Я отомщу… Я не прощу…»
Читать дальше