Тим Лотт - Штормовое предупреждение

У Чарли дрожат руки. Он отправляется на кухню за виски, а вернувшись, наливает себе полный стакан.

— Значит, я… горю.

Томми разводит руками:

— Неожиданный удар с левой, "китаец". Так уж легли кар…

— Ладно, Томми. Ты прав. Я слишком смело блефовал. Но я еще могу отыграться. И взять банк. Послушай, сколько бы ты мог мне одолжить? Двадцать — это, конечно, серьезная сумма. А десять? Десять для тебя вообще ерунда. Еще я могу не продлевать страхование жизни, они мне тоже, по идее, должны выплатить солидную сумму. Ну как, выручишь меня, Томми?

Томми неловко ерзает в кресле:

— Дело даже не в количестве денег…

— А в чем же?

— Понимаешь, строительные дела тоже сейчас совсем заглохли, никаких заказов.

— Но ты мог бы взять еще один кредит на дом, добавку.

— Лоррейн упрется. Она мечтает отправить детей в частную школу, чтобы они выросли такими же пизданутыми, как она сама. Она хочет новую машину. И вообще, ее не устраивает наш стиль жизни, во как. Сам знаешь, бабам вечно неймется. Если бы я мог… Но я и сам еле тащу этот воз, старичок.

— И это все, что ты можешь мне сказать? Что ты ничего… совсем ничего…

Томми пожимает плечами и трет костяшками пальцев лоб. Даже лоб у него жирный, мелькает в голове у Чарли.

— Нет, погоди. Думаю, я смог бы наскрести ты-щонку. Втихаря от Лоррейн, ничего ей не докладывая.

Чарли горестно кивает, осознав всю безысходность своего положения:

— Тыщонку.

— Ну, может быть, еще двести фунтов. Тысячу двести, не больше.

— Понимаю.

Чарли прячет лицо в ладонях. Сквозь сцепленные пальцы доносятся приглушенные слова:

— Это Лолли, да?

— Знаешь, ее тоже можно понять…

— Она всегда меня не любила.

— Брось, это ты зря.

— Блядь.

— Ты полегче, Чарли… Она моя…

— Сейчас я тебе кое-что расскажу.

— Говорю же тебе, успокойся, не заводись.

— Дешевка она. Обыкновенная блядь.

— Как ты смеешь? Думай, что несешь…

— Тогда в восьмидесятом, на Рождество. Я застукал их в его спальне. Они были вместе.

Томми таращит глаза, нервно меняет позу, складки жира мелко подрагивают.

— Смеешься, что ли? Кто вместе-то? Ты вообще о чем?

— О том самом. Лоррейн твоя вдруг решила почистить зубки, правда, весьма оригинальным способом.

— Что? Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что индюшку она тогда есть не стала, но нашла другую, более аппетитную птичку. Птенчика. "Под небом Мексики порхаю, сгораю от любви". На пару с Робертом. Думаешь, я вру? Томми… я сам все видел. И что они, по-твоему, делали? Жгли в рождественском очаге целебные травы? Вместе с поленом?

Лицо Томми постепенно наливается кровью. Сейчас он думает только об одном: братец сумел нащупать самое слабое его место и точно нанести удар.

Потом он понимает, что Чарли говорит правду, не просто понимает, но осознает. Томми хорошо изучил своего брата, тот сроду бы не додумался до такой пакости. Его охватывает ненависть, нет, не к Лоррейн — это чувство придет, но придет позже. Его пронизывает ненависть к Чарли, смертельная ненависть, сокрушающая последние остатки жалости и сочувствия, все же слегка царапавших душу.

— Да пошел ты на хрен, Чарли! Не дам я тебе никаких денег. Ни единого пенни. Лолли была права. И Рыжик. И Морин. Все были правы. Только сам ты все хорохорился, дряхлая ты манда, ни на что уже не годная. Ты — в проигрыше.

Томми разворачивается, чтобы уйти. Вообще-то он хотел вмазать Чарли по морде, но в последний момент сдержался, увидев, как задрожало лицо брата. Слишком жалкое зрелище.

— Прости. Я не хотел тебя обижать — само вырвалось. Давай больше не будем ссориться, а? Ты должен мне помочь, Томми. Я еще не тону. Я не хочу тонуть.

Но Томми уходит, уходит навсегда в мертвенное безмолвие сумерек нового города.

Проходит три недели. Остается последняя, до того, как мир, построенный Чарли Баком, навсегда исчезнет, разбившись на мелкие кусочки. Добыть ему удалось восемь тысяч семьсот шестьдесят три фунта. Вместо оговоренных двадцати. Он не стал продлевать полис страхования жизни, но получил по нему жалкую сумму, хотя оформил его десять лет назад. Он продал все свои акции, и "газовые", и "водные", и "электрические". Роберт оформил ради него кредит на три тысячи, чем немало удивил. Чарли продал все мало-мальски ценное, и теперь жил как рак-отшельник, без телевизора, без видика, даже без плиты и холодильника. В последнюю очередь он расстался с коллекцией пластинок Мантовани, буквально оторвал от сердца. Один поклонник купил все оптом. Он, Чарли, собирал их всю жизнь, и вот — всего пятьдесят фунтов. Примерно по пятьдесят пенсов за штуку. Мантовани больше никому не нужен. Вкусы меняются, это уже вчерашний день.