Тим Лотт - Штормовое предупреждение

Чарли снова умирает со стыда, но на этот раз к стыду примешивается легкое раздражение и протест. К чему вся эта истерика? Ллойд многое передергивает.

— Не горячись, Снежок. Ты слегка сгущаешь краски. Цветные люди…

— И какого же я цвета, Чарли? У каждого из нас есть свой цвет.

Чарли окончательно растерялся. Ллойд никогда с ним раньше так не разговаривал.

— Хорошо, черные люди. Карибские африканцы.

Ллойд уже остыл и заговорил прежним отстраненным тоном, как в самом начале.

— Посмотри на меня, Чарли. Я был красивым парнем, который мог стать великим боксером. Но не стал, не захотел портить свою пригожую рожицу. Правда, забавно получилось, Чарли? Особенно с рожицей… Подумаешь, проблема, правда? Рожица стала рожей. Теперь я такой же урод, как все вы. Такой же безобразный, как ты.

Чарли так и не придумал, что ему отвечать. Теперь Ллойд говорит почти шепотом. Веки его опускаются, будто его одолевает сон, и он уже почти не может ему противиться.

— Нет. Ты все-таки безобразнее, Чарли.

Чарли хочет поймать в холодном океане своей души слова, но их нет, эти серебряные рыбы ускользнули от него, уплыли прочь из его сетей.

— Снежок, мы почти пятнадцать лет знаем друг друга. Как можно ставить на них крест…

— И еще одна вещь, Чарли.

— Какая? Что еще? — спрашивает Чарли онемевшими губами, наклоняясь ближе, чтобы разобрать шелестящий шепот.

— Не называй меня Снежком.

— Я…

— У меня есть имя. Я Ллойд.

— Ллойд…

Он поднимает свою искалеченную руку и делает слабый взмах.

— Ты иди. Устал. Устал я.

— Ты что?

— Устал.

Откуда ни возьмись, появляется медсестра.

— Полагаю, мистеру Джорджу пора отдохнуть. Полагаю, вам лучше уйти.

Ллойд поворачивается и кладет голову на подушку, его глаза закрываются. Чарли поправляет ему одеяло и смотрит на сестру, потом трет переносицу, снова пытаясь придумать правильные и точные слова, но они опять не находятся и, вероятно, уже никогда не найдутся. Чарли встает со стула:

— Ладно, я пошел. Как-нибудь еще забегу, Сне… Ллойд.

Чарли поражается самому себе: голос у него почти нормальный, разве что чуть громче и бодрее, чем обычно.

Ллойд ни словом, ни жестом не отзывается на эту фразу. Чарли опять смотрит на сестру, та холодно улыбается и решительным кивком показывает на дверь. Чарли на пороге задерживается. Он поднимает вверх руку, как бы прощаясь, потом рука его бессильно падает, и Чарли медленно уходит.

Тысяча девятьсот восемьдесят седьмой. Январь. Морин, оседлав чресла Питера, ритмично и плавно раскачивается. Она изумленно прислушивается к себе, к этим волнам, нагоняющим одна другую, проникающим все глубже и одновременно рвущимся наружу, пронизывая почти нестерпимым сладостным жаром весь низ ее живота… Морин всегда считала, что подобные ощущения доступны лишь сексбомбам из порнушек и эротических романов, серия "Черные кружева". Ну и, само собой, героиням мыльных опер, без которых она просто не могла жить, а теперь почти их не включает.

Питер коротко постанывает чуть сиплым, срывающимся на фальцет голосом, это означает, что он на подходе. Крепко обхватив бедра Морин, он все крепче прижимает ее к себе. Лицо Питера еще сильнее ее возбуждает: яркие от прилива крови губы, пылающие щеки, дикие обезумевшие глаза. И вот он — все, конец; она чувствует острую, ни с чем не сравнимую радость, но продолжает следить за каждым его жестом, за каждой гримасой.

Его мышцы уже расслабились, однако Морин ждет, когда окончательно успокоится и то, что в ней. И лишь убедившись, что уже действительно полный спад, она слезает с Питера. А он смотрит на нее потрясенным взглядом, полным обожания, похоже, он просто не может смотреть на нее иначе. Чарли никогда на нее так не смотрел, ни разу. Морин, обессиленная, падает на подушку, потом нюхает букет, стоящий возле кровати. Тонкий солнечный луч прорывается в комнату. Морин, почти не веря самой себе, фиксирует: она счастлива, да, она действительно счастлива. Как давно она не испытывала этого ощущения!

Несколько минут они молчат, отдавая дань уважения пережитому только что. Болтать сразу после такого — кощунство. Держась за руки, оба долго разглядывают потолок.

— Как же я люблю твое тело! — говорит Питер.

Ее уже не смущает то, что этот мужчина обожает ее обвисшую вянущую плоть. Он принимает ее такой, какая она есть, безоговорочно. Поэтому Морин прекратила все свои спортивные подвиги — никаких пробежек, никаких скакалок, никаких растяжек, никакой интенсивной ходьбы и аэробики. Это было как чудесное избавление. И даровал ей это чудо он, Питер. Она и за это его любит. А чем еще он выгодно отличается от многих? Пожалуй, своими ранами и ранимостью. Он тонко чувствует, он сразу замечает, чуть что не так. А Чарли всегда был слепцом, почти всегда.