Тим Лотт - Штормовое предупреждение

— И что ему больше всего по вкусу в этой работе? Избивать людей дубинками?

— Ну зачем ему кого-то избивать, Чарли? Роберт никогда не был драчуном, он добрый мальчик. Ему нравится форма. Она придает ему уверенности, в ней он чувствует себя человеком, которого уважают. А о каком уважении может идти речь, если на тебе канареечный комбинезон или фартук?

— Мне до сих пор не верится, что он готов был избить дубинкой… собственного отца.

Морин вглядывается в его лицо, — может, он слегка кривит душой, может, даже получает некоторое удовольствие от эффектного драматизма ситуации, — как и она сама в последнее время.

Морин пытается представить, что же происходило в Уоппинге, но ей не удается. Пока поток демонстрантов нес Чарли в сторону Уоппинг-Лейн, Морин наслаждалась волшебными ощущениями в постели Питон ласкал ее языком — том.

— И как же ему теперь быть, Чарли?

— Мм?

— Ты позволишь ему прийти?

Чарли смотрит на жену, и даже какое-то время прямо ей в глаза. Они уже долгие годы при разговоре предпочитают смотреть в сторону, боясь прочесть во взгляде что-то не то, оба, и он, и она. В данную ми-нуту Чарли видит в глазах жены боль, от которой все тело мучительно сжалось.

— Я не знаю… не знаю, смогу ли его простить.

— Простить — за что? За то, что мальчик старался найти хорошую работу? У него не было выбора.

— Извини, но выбор у него был. Он мог стать печатником. Работать рядом со своим отцом.

— Не думаю, что это принесло бы ему какую-то пользу, в смысле перспектив.

— Еще бы! Зачем ему вкалывать в горячем цеху, куда проще было побежать к Томми. Он его сын, Томми Бак номер два, продолжение следует, вернее, уже последовало. И почему мое предложение не принесло бы ему пользы? Я не совсем понимаю, о чем ты.

— Ты не победишь, Чарли. Вы, печатники, ничего не добьетесь своими забастовками. После того, что произошло, он не пустит вас назад.

— Ну, это мы еще посмотрим… Мы продолжим борьбу за наши…

— Чарли! Имей смелость взглянуть правде в глаза.

— Ты не понимаешь, Морин. Профсоюз надавит на Мердока. Мы ему не какие-то там австралийские уголовники. Мы не из его гнилой породы. Я добьюсь своего. И все наладится. Все будет по-прежнему.

— По-прежнему уже ничего не будет, — говорит Морин, поворачиваясь к нему спиной и закрывая глаза.

Чарли еще целый час не может заснуть, глядя в темноту. Между ним и его женой по-прежнему полоса в шесть дюймов.

--

— Простите…

— Одну минутку подождите.

Чарли смущенно топчется в больничном коридоре. В шести футах от него стоит каталка с женщиной. Чарли смотрит на женщину как завороженный. То, что происходит вокруг, уже ее не интересует, поток обычной жизни катится мимо нее — все эти белые халаты, шприцы в руках сестер, пакеты с гостинцами, стопки белья. Раздается детский плач, потом успокаивающий материнский лепет. И посреди всей этой больничной суматохи — она, женщина на каталке.

Чарли не пытается поймать ее взгляд или заговорить, он разглядывает ее тайком, без ее ведома. Собственно, рассматривать почти нечего. Тело, угадывающееся под застиранными больничными простынями, совсем маленькое, как у ребенка. Лицо, вот что Притягивает взгляд Чарли. Очень старое лицо.

Рот женщины слегка приоткрыт, он превратился в безгубую щель, а ведь он когда-то дарил поцелуи, хвастался или жаловался на служебные неурядицы, обсуждал маленькие трагедии дальних родственников. А теперь почти исчезнувшие губы дрожат, а из уголка Стекает тонкая струя слюны, похожая на паутинку. Лицо — в глубоких бороздках, похожих на трещины в Пересохшем русле реки. Вся кожа будто бы присборена — словно женщину держали целую неделю в ванной и кожа будто бы растянулась и стала велика. Чарли сам не понимает, почему он глазеет и глазеет… Видимо, из-за контраста, решает он, контраста между этим почти бесформенным холмиком под белыми Простынями и бурным потоком жизни вокруг, жизни, которой нет никакого дела до уходящих. Да, страшно видеть, как они не замечают друг друга, живые и уходящие. Им вдруг овладевает отчаянное желание избежать такого мучительно долгого ухода.

— Забери меня сразу, Господи, когда придет мой последний час, — бормочет Чарли.

Он решается еще раз посмотреть на старуху. И почти с ужасом замечает, что она смотрит ему прямо в глаза. Смотрит маленькими черными глазками, похожими на маслины, в них тускло отражаются длинные Неоновые лампы на потолке. Ее глаза пугают Чарли. В них нет равнодушия обреченности, как ожидал Чарли, в них нет печали, или безумия, или сонной одури от лекарств. Они полны ужаса. В них отражается огромная вселенная, состоящая из страха. Это взгляд человека в ясном сознании, все-все понимающего.