Катрин Панколь - Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

Ей удавалось держаться с ним вровень, но потом мощным движением он обогнал ее.

Дальше она плыла, не обращая на него внимания.

Когда она вышла на берег, его не было видно.

И она почувствовала себя невероятно одинокой.

Сегодня утром его велосипеда не было видно у изгороди.

Ширли не улыбнулась, прочтя надпись о запрещении топиться. И решила, что это дурной знак.

Значит, она вошла в опасную зону.

А это ей не нравилось.

Она вздохнула. Разделась, сбросив одежду на деревянные мостки.

Подняла одежду и аккуратно сложила.

Обернулась проверить, не спешит ли он к берегу.

Нырнула рыбкой.

Почувствовала, как водоросль пощекотала ее ногу.

Вскрикнула на весь пляж.

И быстрым кролем ринулась вперед.

У нее есть еще время, чтобы его забыть.

И кстати, она ведь забыла его имя.

И кстати, она давно запретила себе такие эмоции.

Аляска в шотладскую клетку? Шерстяная шапочка? Потертые вельветовые брюки! Пальцы часовщика. Черт знает что такое!

Она не склонна к романтике. Нет. Она — одинокая женщина, которой свойственно мечтать. Мечтать о спутнике. Она непроизвольно искала плечо, на которое можно опереться, губы, чтобы прикасаться к ним губами, руку, в которую можно вцепиться, переходя через улицу, внимательное ухо — нашептывать дурацкие откровения, — в общем, сообщника, с которым вечером можно смотреть телесериал. Какой-нибудь дебильный сериал, который люди смотрят, только когда влюблены, — ведь от любви глупеют.

«Да, от любви глупеют, девочка моя, — твердила она себе, мощно разбивая волны руками, словно вколачивая в них очевидную истину. — Не забывай об этом. О’кей, ты одинока, о’кей, тебя это достало, о’кей, тебе позарез нужен роман, красивый и бурный роман, но не забывай: от любви глупеют. Ничего не поделаешь. А уж ты — особенно. Ты уже напоролась на все возможные подводные камни любви. К твоему берегу вечно плывет одно дерьмо. Тебе всю жизнь везет на пустозвонов, а этот тип с ангельской физиономией, вполне возможно, только что откинулся из тюряги!»

Это привело ее мысли в порядок, и она проплавала три четверти часа, не думая ни о чем: ни о человеке в клетчатой аляске, ни о своем последнем любовнике, который объявил ей о разрыве эсэмэской. Это теперь такая мода. Мужчины проходят по жизни тихо, почти безмолвно. Чтобы попрощаться, им достаточно большого пальца и набора аббревиатур: «Ухожу навсег, прости пжлст».

Но во взгляде человека в клетчатой аляске ей почудилось иное: внимание, забота, теплота… Он не скользнул по ней взглядом, а именно посмотрел на нее.

Посмотреть: остановить взгляд, вглядеться, оценить.

Глянуть добрым глазом: доброжелательно оценить.

А добрыми глазами? Значит, вдвойне доброжелательно.

Но без напряжения, без навязчивости. Легкий ласковый взгляд. Не вскользь, не мимоходом. Его взгляд принимал ее в расчет, он словно усаживал ее в удобное кресло, предлагал чашечку чая, каплю молока, завязывал неспешную беседу.

И ведь правда у них тогда как будто завязалась беседа, которую ей хотелось продолжить. О которой она мечтала, мечтала о разговорах один на один, мечтала говорить и говорить с ним, словно они пара.

«Оп-па! Вот я и попалась, я назвала вещи своими именами, — подумала она, выбираясь из воды и растираясь махровым полотенцем. — Хочу быть с кем-нибудь парой. Достало одиночество. Если человек слитком долго один, он в конце концов превращается в ноль, нет?»

И с кем же она составляла пару?

С сыном? В той или иной степени.

«И это замечательно! У него своя жизнь, собственная квартира, свои друзья и своя девушка. Вот только карьера не получается, но это придет в свое время… Знала ли я в двадцать лет, чем буду заниматься в жизни? В двадцать лет я трахалась с первым встречным, хлестала пиво, курила косяки, валялась в канавах, носила черные кожаные мини-юбки и рваные колготки, красовалась с пирсингом в носу и в конце концов залетела!

Нужно взглянуть правде в глаза: я ни с кем не составляла пару. Со времен человека в черном.

Но об этом лучше вообще не думать. Так что давай-ка успокойся, девочка моя. Учись покою, ясности, одиночеству и целомудрию!»

Последнее слово она выдохнула, словно выплюнула.

Она вернулась домой, поставила велосипед и подумала о Жозефине.

«Она и есть моя любовь. Я люблю ее. Но не той любовью, что обнимает за шею и тянет в кровать. Я бы к ней через Гималаи на шпильках помчалась, только свистни. И потому мне грустно, что я сейчас ничем не могу ей помочь. Мы как пара старых любовников. Пожилая пара, в которой каждый ловит улыбку другого, чтобы улыбнуться в ответ.