Георгий Эсаул - Рабочий

Балероны в армии не нужны, от балеронов в армии нет проку, как тухнет капуста, и заяц бежит мимо неё к свежему клеверу.

Лёха уже решил, что нашел выход, устроит новую жизнь в армии, когда станет миллиардером, но что-то плу-товское мешало, стояло комом в мыслях на пути к радости.

Дверь в раздевалку распахнулась, будто ураган «Ка-рина» пришел в гости в Россию.

— Лёха! Подъем! Рабочий день — кирдык, пора в шалман! — Митяй ввалился, счастливый, будто только что беседовал с красавицей молодой прима-балериной фило-софичкой депутаткой.

Митяй извлек из правого кармана помятую фотогра-фию голой девки из журнала, поржал над фотографией — так жеребец ржет над соловьем.

Лёха на миг представил на месте Митяя, или хотя бы под руку с ним идеальную балерину с шаловливым взгля-дом и задорными грудками, но затем сплюнул, будто про-глотил жука-скарабея.

Внимательно осмотрел Митяя, не нашел в нем и ря-дом с ним прима-балерину депутатку философичку и про-изнёс с протяжным выдохом:

— Во как!

После смены председатель профсоюза Сергей Ники-форович погнал свободных рабочих на собрание — так пас-тух гонит стадо к обрыву.

Уйти нельзя — премии лишат, как снеговика носа.

Может быть, премия и не светит, но всё равно боязно и неприятно, когда за ерунду деньги отдают — не в публич-ном же доме рабочие, и не в шалмане.

Лёха обреченно подумал, что шалман сегодня вече-ром пролетает, как фанера по столярному цеху.

Но не шалманом единым жив человек — пиво можно и в магазине взять, а дома — чем не шалман, если душа просит.

Окрыляло и то, что другие пацаны не убегают, даже смеются, словно в кабаре пришли бесплатное.

Когда шум в зале приутих — но не до тишины, а так — на холостых оборотах бобина крутится, Сергей Никифоро-вич постучал ложечкой по графину с водой, поправил очки на носу и начал длинную, двухчасовую речь о роли рабочего класса в современном обществе и на заводе в частности, где много учетчиц, и не все надевают нижнее белье.

Через пять минут Лёха уже отчаянно зевал, вывора-чивал челюсть, даже не закрывал рот ладонью — не до при-личий, когда глаза слипаются, и в своём коллективе мож-но, ведь не на приеме с балеринами.

Колька, Серега и Митяй разливали незаметно от ора-тора, пили, и лица их, красные, стали фиолетовыми.

Лёха не завидовал, но принял бы, и друзья угостили бы, но слишком далеко сели друг от друга — не подумал Лёха, не смекнул, что у парней всегда найдется, как у де-вушки за пазухой.

Настюха сидела рядом с выпивающими, но не пила, а смотрела грозно и осуждающе, как положено будущей эстрадной диве.

Лёха почесал за ухом, похлопал негромко по коленке, заложил ногу на ногу, затем переложил, выпрямился, сгорбился, проморгался — на этом развлечения закончились, словно цирк уехал навсегда в США.

Еще несколько минут Лёха крепился под гипнозом Сергея Никифоровича, но понял — не дотянет до конца со-брания, упадет, заснет, а это неприемлемо, потому что вы-делит Лёху из толпы заводских парней, из коллектива.

Голова падала водопадом, глаза опускались ведром в колодец, и тут Лёха увидел надписи на спинке кресла пе-ред собой — так перед отшельником в пустыне на песке по-являются письмена.

Скучающие рабочие до Лёхи — а кресла давно не ме-няли в актовом зале — оставили свои заметки на память и в назидание потомкам.

Сначала Лёха рассматривал рисунки: картинки с мужскими половыми органами он сразу отбросил за нена-добностью и пошлостью — гадко, непотребно и не интерес-но смотреть на профсоюзном собрании на то, что видишь каждый день у себя.

Но фигурки женщин, а все женщины изображены без одежд, обрадовали Лёху, и он даже причмокнул от удо-вольствия.

Английская Королева от посещения Палаты Лордов не получает больше впечатлений, чем простой рабочий от созерцания картинок на спинке кресла.

Неумелой рукой — рисовал явно не художник по при-званию — шариковой ручкой изображена обнаженная жен-щина с руками и ногами, чтобы не возникло сомнения, что она — здоровая, а не инвалидка.

Схематично нарисованы груди до пупка с палочками сосков.

Лёха даже покачал головой в легком негодовании: если пацан рисовал женщину, то зачем ей пририсовал гру-ди старухи — висячие, и даже на картинке дряблые, словно их высушили на Солнце.

Он на рисунке уменьшил бы груди, округлил до си-ликоновых форм — пусть на рисунке, но красиво, как Джо-конда в бане.

Джоконду Лёха раньше любил, любовался, даже на стену повесил репродукцию из журнала — Джоконда.