Евгений Москвин - Предвестники табора

— Догадайся, что я имею в виду, — сказал Мишка запальчиво, но все же не грубо — конечно, понял, что «с меня уже хватит», — охота тебе было кидать по этому чертову дому. А сколько еще будем расплачиваться за это — неизвестно.

Его правда; я кусал губы, будто бы стараясь что-то обдумать, но обдумать ничего не мог, — просто у меня кружилась голова; я с трудом удерживался на велосипеде.

— Шахматы, — вырвалось у меня вдруг.

— Чего?

— Мишка, мы будем играть сегодня в шахматы?

— Я… не знаю… у тебя еще осталось желание?

— Да.

— Ты хоть слышал, о чем я говорил?

— Давай поиграем в шахматы, — промямлил я все равно, — обещай мне.

Я чувствовал, что он согласится, раз после всего случившегося сохранил этот более-менее благодушный тон.

У меня начало отлегать — после всего, что увидел я.

(Рассказывает Максим Кириллов)

Можно сказать, посредством осуществления этой затеи — «игорного дома», — я намеревался вычеркнуть из памяти злоключения, произошедшие со мной этим вечером, выбившие меня из колеи; впервые за все восемь лет моей жизни я чувствовал, что устал, как собака, но и это меня не остановило в претворении замысла, ибо, — еще одна правда, — я не смог бы заснуть, не подняв прежде своего настроения.

Мишка выглядел гораздо свежее меня.

И хотя, как и предполагалось, играть мы стали действительно в шахматы, нам-то, конечно, гораздо важнее было то, что мать разрешила нам сидеть до середины ночи.

(На самом-то деле, ее можно было на многое уломать, если начать говорить ее языком: «Разреши нам сейчас, пока лето, а? Потом-то ничего этого уже не будет, сама говорила»).

Я приметил странную перемену, произошедшую в Мишке с того момента, как мы вернулись домой, — он вдруг обрел какое-то особое расположение духа, — для меня, пожалуй, что выгодное (может быть, как раз таки этим он старался развеять мое очевидно дурное настроение): если раньше он делал все так, что я шел у него на поводу, то теперь он, напротив, старался потакать моим прихотям (я говорю, «я шел на поводу», а не «мне приходилось идти», ибо, еще раз повторяю, это мне вполне себе нравилось… и все же куда приятнее были свои собственные идеи).

Итак, заранее договорившись не вспоминать более о неприятном инциденте, — правда, Мишка прежде сумел все же достучаться до обещания (с моей стороны), что я больше «не буду кидать камнями не по каким крышам», и только после этого я услышал от него слово «Забыли!», — мы играли в шахматы, которые мой дед привез еще с войны (он же меня и научил играть). Выглядели они и впрямь древними, но не в том смысле, что фигуры были со всякими завитушками, на старинный манер, или с облупившимся лаком, — нет, ничего подобного — думаю, дело было в особом пряном запахе, который исходил из деревянной коробки, где хранились фигуры, и в том, что в наборе не хватало двух-трех фигур, — пришлось восполнить утрату, взяв из другого набора; поле находилось прямо на крышке коробки, и не расчерченное, а из темно- и светло-коричневых квадратных плиточек; и еще была одна деталь, которая меня всегда удивляла: сама коробка имела не квадратную, но прямоугольную форму, и та ее часть, которая не была занята полем, представляла собою обособленный цветом отсек, — сплошь черный, и лишь один его угол был зачем-то помечен четвертинкой окружности — вроде, как помечают краской угол футбольной площадки.

Словом, многое в этой доске казалось таинственным, непонятным, — но более всего странным было то, как мы с братом играли в тот день в шахматы, — мы же были с ним отпетыми выдумщиками, так что и здесь не обошлось без очередного изобретения: мы с Мишкой договорились играть «умеренно», и особо не забирая фигуры, — а лучше пытаться теснить друг друга «всем полным арсеналом, всем весом».

— Так партия будет длиться гораздо дольше — как у настоящих шахматистов, профессиональных, — изрек я, затем встал и повернул засаленную лампочку, висевшую довольно низко над полом; вспыхнул свет.

— Ну почему же «как»? Мы с тобой и есть профессионалы: играем за звание чемпиона мира, за раздел мира — я бы так даже сказал.

— Но ты же проиграешь! — удивленно воскликнул я; Мишка и правда плохо играл в шахматы.

— Пускай! — быстро отмахнувшись, он придвинул свою черную пешку поближе к моей, на одну клетку.

— Чубуки вы! Один чубук и другой — тоже чубук, — изрек мой дед спустя час, когда, выйдя на крыльцо, обнаружил, что мы все так и играем первую партию и не съедено ни одной фигуры; я, впрочем, так уже притеснил Мишку к бортам, что мое преимущество — территориальное — было видно невооруженным глазом, — какой толк от такой игры, скажите на милость!