Владимир Ешкилев - Андрогин

– Она надежно изолирована от остальных заключенных?

– Да, ваша милость. Мы отселили всех, кого держали в соседних камерах.

– Ей дают только воду и хлеб?

– Да, ваша милость.

– Пусть пока посидит на одной воде. Может, тогда у нее поуменьшится гордости. И не ослабляйте контроля за надзирателями. Что-то подсказывает мне, Тито, что ее попробуют отравить.

Полковник Орлик увидел, как целая туча голубей взлетела с площади перед фасадом Дуомо [95]. В какой-то миг ему показалось, что вместе с птицами в небо поднялись и белые хоругви, развевающиеся над дверью собора. Это был плохой знак. Уже третьи сутки подряд его преследовали плохие знаки. И плохие известия.

– Тебе нельзя ехать в Венецию, брат, – будто прочитал его мысли старый приятель Жан Гилас, лейтенант инфантерии и (за пределами профанского мира) мастер масонской ложи «К трем пеликанам». – Даже конвент [96]итальянцы переносят из Равенны в Сан-Марино, подальше от Венеции.

– А почему в Сан-Марино?

– Там крепкие ложи и власти нам симпатизируют. А кроме того, санмаринцы все еще не забыли оккупации войсками кардинала Альбернони [97]. Они скрипят зубами при одном лишь упоминании имени папы Бенедикта или кого-нибудь из его курии. Иезуиты сбежали оттуда еще сто лет тому назад.

– В Венецию нельзя, здесь оставаться нельзя, ехать через Тоскану нельзя. – Орлик отошел от окна, склонился над картой, расстеленной на столе. – Еще эти проклятые австрийцы…

– Можно плыть морем. Сначала на Мальту, а потом…

– В Порту? Я, друг мой Жан, и в турках теперь неуверен. В Константинополь скоро прибудет новый московский резидент Обресков, а турки всегда рады утешить свежего московита со свежей казной. Особенно, если Дезальер [98]по-прежнему будет смотреть на все сквозь пальцы. Он становится львом только тогда, когда чувствует личную выгоду. А я ему такой выгоды ныне обеспечить не в состоянии. Все меняется к худшему, брат.

– Ты все еще считаешь, что Кауницу удастся создать эту противоестественную франко-австро-московскую коалицию? Что-то я сомневаюсь, Григорий.

– Брат, учти: все европейские монархи больше черта боятся Фридриха Прусского. Он истинный солдат. Его сила растет как на дрожжах. Он молодой и упрямый, мечтает стать новым Александром. Это раздражает Мсье [99]. Он, понятно, клянется Фридриху в вечной дружбе, но в Оленьем парке советуется с Кауницем. Жан, я печенью чувствую, что они создадут коалицию. Если не создадут, то Фридрих разобьет их всех по отдельности. Еще немного, Жан, еще немного, и галльский петух будет кукарекать вместе с габсбургским орлом. А царица побежит туда, куда посоветуют ей австрийцы.

Орлик сел на диван. Рядом с ним стоял драгоценный мраморный столик с шахматами. Несколько минут сын гетмана смотрел на двухцветную доску. Ему показалось, что шахматные фигуры представляют расклад европейской политики. Белый ферзь (Фридрих) нацелился на черного слона (Австрию), а благородный белый король (Людовик) был зажат двумя черными пешками (мелкими немецкими княжествами) и турой (Англией). А за выгнутой спиной черного коня (польского короля Августа) затаился черный ферзь (московская царица).

«И я где-то там. Среди вон тех, никем не защищенных, белых пешек», – зло улыбнулся Орлик и смахнул шахматы на пол.

Известие о смерти коронного гетмана Потоцкого застало полковника Орлика в Генуе. Мощный белый слон упал с континентальной шахматной доски. На смену старому другу Юзефу пророчили Браницкого, но это ничего не меняло: профранцузская партия в Польше осталась без головы. В Швеции монарх упокоился еще в марте, а на его трон (на радость царице Елизавете) взошел пустоголовый любитель парадов. Известия из Порты так же не радовали. Султан Махмуд с годами становился все пугливее и подозрительнее. А по правую руку от него, на вышитых золотом подушках, сидят уже не воинственные благородные визири из рода Сейидов, а продажный интриган Мехмед Дивитдыр, не любящий воевать. Зато охотно берущий царское золото и соболей, которых везет с собой Обресков. Наконец, из Крыма сообщали, что выращенные Орликом ростки взаимопонимания, которые начали было прорастать между крымчаками и Запорожской Сечью, теперь уничтожены новой волной пограничных схваток, грабежей и насилий.

Успехи при дворе Людовика австрийской ищейки Кауница могли забить последний гвоздь в гроб будущей украинской свободы. Если Париж и Петербург войдут в желанную Веной антипрусскую коалицию, то все планы разобьются вдребезги. Все те планы, что три с половиной десятилетия он взращивал сначала с отцом, гетманом Пилипом Орликом, а потом с принцем Конти в Secret du roi [100]и масонских ложах.