Вера Галактионова - 5/4 накануне тишины

Душа Цахилганова, однако, ничего этого воспринимать не могла, поскольку медленно, неуверенно возвращалась в своё тело, запертое никелированной дверцей под номером двенадцать.

Пару часов назад, бестолково вертя различные ручки, в камерах нечаянно установили иную температуру. И Цахилганов ощущал теперь невнятную боль в затылке, от которой натягивало и словно перекручивало мышцы шеи. Он хотел бы подстегнуть его, своё тело,

к какому-то немедленному,

резкому действию.

«Девочка моя, — кричал бы он отсюда Степаниде, если бы мог. — Остановись! Не надо никакой стрельбы. Есть «Ослябя»! Программа, созданная в чёрной неволе про чёрный день страны! Тебе не обязательно становиться убийцей, потому что ты не одна,

— не — одна — ты — в — ответе — за — всё!

Я выберусь как-нибудь из этой температурной раскачки, я разнесу этот никелированный импорт, который поймал меня и стал моей тюрьмой –

и камерой, и клеткой, и капканом, и ловушкой…

Я проберусь туда, в лабораторию советского прошлого. Она должна сработать! И тогда они станут бессильны, твои мишени-чудища:

их не потребуется уничтожать —

когда будет покончено с гнездом крамолы…

Они тогда рухнут сами, эти энергетические колоссы на глиняных ногах, потому что…

— они — сами — ничто!»

Странное это время воспитало по своим законам бесчисленные толпы угрюмых мальчиков и девочек в тяжёлых чёрных ботинках, решительно шествующих по гулким мостовым. Они идут в будущее с лицами сирот…

Мальчики и девочки в чёрном

думают и действуют,

как безотцовщина,

беспризорщина,

и в душах их гуляют ночные сквозняки

всех вокзалов

опустошаемой страны,

— украденной — у — них.

«Подождите же вы, несмышлёные и беспощадные, хоть чуть-чуть! — кричал бы им всем Цахилганов. — Не торопитесь перечёркивать нас как вольных и невольных разрушителей будущего. Мы ещё живы,

— полуживы —

и мы не успели, не смогли, не сумели стать опорой для вас. Но…

У вас есть отцы!»

Сын — Божий — хотя — спасти — свою — тварь — отческих — ядр — не — отступи — не — отступи…

Однако человек в милицейской форме, снова принявшийся вертеть ручку регулятора, вдруг решительно установил стрелку ровно посредине,

чтобы не ошибиться и не напортачить ненароком.

— Этими вертелками ничего не открывается, — почёсывал он залысины под фуражкой. — Написано хрен знает, по-каковски. На трезвую голову не поймёшь… Короче. Ищите ключи! В темпе. Ломать их придётся, если они не разомкнутся, эти холодильные ваши камеры х-хранения,

— ранения — ранения — лишь — долетал — до — сознания — Цахилганова — обрывок — слова — будто — эхо —

а пока я тут всё опечатаю.

Заместитель главврача по хозяйственной части держался за свой портфель двумя руками. Он предлагал подождать, когда разыщут и привезут главного,

а ещё — прозектора Самохвалова, за которым уже посылали машину дважды, но безуспешно.

— Ломать? Не дам! Ни сегодня, ни завтра! Я лучше морг на неделю закрою! — возмущался хозяйственник, заслоняя камеры спиною заранее. — Нам их прислали в качестве гуманитарной помощи из-за рубежа! Понимаете? Запчастей к ним нет… Целый самолёт медикаментов просроченных доставили — на помойку. А камеры для трупов новёхонькие оказались. Просто замечательные. И что? Крушить?… Только через мой труп.

Следователь взял свою красную папку под мышку:

— Ну, если Западу лучше гуманитарно помогать нашим покойникам, а не живым, то он ещё пришлёт! Такие же клетки. Холоднющие. Даже лучше… Не беспокойтесь,

— покойтесь — покойтесь — покойтесь — граждане — товарищи —

он нас всех скоро переморозит, в темпе! Благодетель ваш.

— Чего это он мой? — не верил следователю хозяйственник с портфелем. — Оттуда хлам везут самолётами, а чтобы качественная медтехника снова к нам попала — сомневаюсь. Редчайший случай был.

Милиционер подумал, упруго переминаясь с ноги не ногу, однако продолжил

с ещё большим упорством:

— Зря переживаете! В чём, в чём, а в этом он нам завсегда поможет… В первую очередь агрегаты для мертвецов не кому-нибудь, а нам Запад направит,

— правит — правит — правит — Запад —

в целях облегчения новой нашей жизни,

так сказать.

Но вот чужие слова перестали дробиться и рассыпаться. В душе Цахилганова наступила тишина. Даже сильный стук в дверь, раздавшийся сразу после полудня, никак не нарушил его безразличия. Крики, топот, растерянные голоса, тихое рыдание во дворе, возле машины «скорой помощи», всё это оставалось по ту сторону никелированой дверцы. Лишь вялая мысль появлялась иногда в его сознании: «Я блокирован. Именно тогда, когда стал готов к поступку. Я лишён возможности действия…