Дина Бакулина - Андерсен-Кафе

— Это, очевидно, очень поднимает вас в собственных глазах. А всё остальное на этом фоне, включая ваши непосредственные обязанности, вам, очевидно, представляется очень незначительным. Мелким, как… пыль.

Высказавшись до конца, Ольга Васильевна совершенно успокоилась. Она даже изобразила улыбку. Но, оказывается, улыбалась она в предвкушении следующей фразы.

— А вы знаете, Люба, одному моему знакомому, — интеллектуалу, между прочим! — ваш рассказ «Третья остановка» не понравился! Так что вам, Люба, давно бы следовало спуститься с небес на землю. Вот так! — победно подытожила Ольга Васильевна и, выпрямившись на стуле, слегка вскинув подбородок, гордо смотрела на меня. Она ждала, когда же я наконец взорвусь. И, наверное, взорваться в моём положении было бы вполне уместно, но я почему-то рассмеялась. Это было ужасно. Меня уносило всё дальше и дальше.

— Не понравился? Неужели!.. — успокоившись, усмехнулась я. — А мне вот, Ольга Васильевна, может быть, «Война и мир» Толстого не нравится.

Я немного помолчала. Ольга Васильевна, выпучив глаза и нервно почесывая за ухом, молча ждала, что я там ещё скажу.

— Мне, Ольга Васильевна, Достоевский намного ближе. Вот его произведениями я, действительно, зачитываюсь.

Ольга Васильевна торопливо поправила высокую прическу, — кажется, она готовилась произнести новую речь. Но я опередила её. Мой крошечный катер без руля и без ветрил, не разбирая пути, нёсся всё дальше.

— А вот Льву Толстому, Ольга Васильевна, как и всем многочисленным поклонникам его таланта, видите ли, ни холодно, ни жарко от того, что я не люблю «Войну и мир». Толстой, Ольга Васильевна, как-нибудь без моего признания обойдётся. В общем-то, уже обошёлся, как вы понимаете.

— Да вы что? Вы кем себя мните, Люба? Лев Толстой ей, видите ли, не слишком нравится! — от души возмутилась директор. — Это надо же такое сказать! И почему вы вообще позволяете себе разговаривать со мной таким тоном?

Она, наконец, начала обретать прежнюю уверенность.

— Может быть, вы… не в себе? — почти участливо предположила Ольга Васильевна.

«Да, я не в себе! Ну, наконец-то она попала в точку». При этих её словах моя разогнавшаяся повозка впервые предупреждающе скрипнула. Внутренне содрогнувшись, я понемногу начала приходить в себя. Я вдруг увидела перед собой не в шутку разгневанную женщину, бывшую к тому же моей начальницей. И я подумала, что, в сущности, Ольга Васильевна до сих пор не сделала мне ничего плохого. До этого жуткого диалога она относилась ко мне вполне терпимо. И ещё я смутно почувствовала, что благодаря своему разгулявшемуся остроумию, возможно, работаю здесь последний день и разговор мой с начальством тоже последний.

— Да не мню я себя никем, Ольга Васильевна, — наконец пошла я на попятную. — Толстого я точно так же, как и все, признаю великим писателем. Только его мысли и идеи мне не всегда созвучны. Ну, а что касается меня, так я сейчас вообще ничего не пишу, Ольга Васильевна, — не до того мне. И я удивлена, что ваш интеллектуальный друг вообще потрудился прочесть мою «Третью остановку». И разве может один и тот же рассказ всем нравиться, Ольга Васильевна? Ну, пожалуйста, подумайте сами. Ведь это было бы ненормально.

Я хотела сказать что-то ещё, но мысль о больном Андерсене, тихонько лежащем сейчас в кладовке, прервала поток ненужных слов. Я замолчала и отвернулась к окну.

Потом я осторожно взглянула на Ольгу Васильевну и подумала: «Зачем было её сердить? Только потому, что мне самой плохо?» А Ольга Васильевна, видимо, почувствовав моё раскаяние, сказала примирительно:

— А мне Люба, честно говоря, ваша «Третья остановка» нравится. Меня привлекает ваш живой язык и искренность. Только напрасно вы в самый накал страстей подробное описание кактуса ввернули, — отвлекает как-то от основного сюжета. Впрочем, мне и с кактусом понравилось. Правда, Люба!..

— Спасибо, — растроганно поблагодарила я. В любое другое время я бы постаралась расспросить о мнении Ольги Васильевны как можно больше, но не сейчас. Сейчас, услышав эти добрые слова, я, конечно же, обрадовалась, но это была радость, укрытая плотным облаком, светящая из-за толстого матового стекла. По-настоящему мне хотелось только одного, — чтобы Андерсен выжил. Но я чувствовала, что, если попытаюсь поделиться с Ольгой Васильевной своей тревогой, она меня не поймет. Вернее, не так поймет. Что ни говори, а для неё Андерсен — всего лишь чужой кот, о котором она совсем ничего не знает.