Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы - Сочинения

В соседнем карцере хлопнула кормушка, и он услышал разговор надзирателя с заключенным.

Надзиратель приоткрыл его волчок.

— Отойди от глазка, — негромко сказал дубак.

Глаз отступил. Попкарь неслышно ушел. На нем сапоги на мягкой подошве, и он бесшумно ходил по коридору.

Глаз опять стал мерить карцер: три шага к углу, три назад. Несколько раз присел с вытянутыми руками. Простреленному плечу движения руки причиняли боль. Тогда, продолжая приседать, не вытягивал руки перед собой, чтоб не ныла рана, а скользил ладонями по бедрам и в момент полного приседания останавливал их на коленях. Сделав сто приседаний, согрелся. Усталости, потому что не торопился и руками помогал подниматься, не чувствовал. Сделал вторую сотню и пошел на третью. Холод отступил. Тело было горячим. На четвертой сотне сердце стало вырываться из груди. «Нет, в обморок я не упаду, со мной такого не бывало… А вот сердце… Бог с ним, ничего-то со мной не случится. Присяду пятьсот. А вдруг станет плохо и я упаду? На бетоне холодина, и я простыну. Дубак-то нечасто подходит к волчку. Ладно, ладно, не боись. Ходьба мало помогает. На улице, видно, приморозило».

Когда Глаз вставал, взгляд останавливался на волчке, а когда садился, взгляд упирался в низ двери. Ему надоела темно-коричневая, обитая железом дверь, и он повернулся к стене.

В полночь дежурный открыл топчан. Глаз лег на холодные доски, но скоро замерз: одет в хлопчатобумажные брюки, майку и куртку без подкладки. Встал с топчана и всю ночь проходил по карцеру. В шесть утра попкарь захлопнул топчан, сочувственно взглянув на продрогшего и невыспавшегося Глаза.

Вскоре дубак принес завтрак. Полбуханки черного хлеба, разрезанного на три части, и несколько ложек овсяной каши, размазанной по миске. Хлеб в карцере, как и в камерах, давали на весь день. Хочешь — съешь зараз, хочешь — растяни удовольствие, если хватит силы воли, на весь день. Малолеткам в карцере ни белого хлеба, ни масла, ни сахара не давали.

Сел на бетонный табурет и, не торопясь, смакуя скудный завтрак, съел с кашей самый маленький кусочек хлеба. «Эх, чайку бы горяченького кружечку. И довольно. Согрелся бы малость»,— подумал он и выпил из алюминиевой миски чуть теплый, слабо заваренный, неподслащенный чаек.

Всю ночь хотелось курить, а сейчас, после завтрака, тем более.

В обед подали полмиски первого. Взял второй кусочек хлеба, что побольше, и, растягивая удовольствие, выхлебал пустую баланду.

До самого ужина ходил из угла в угол, иногда спрашивая у попкаря напиться, даже если пить не хотелось. Дубак приносил воду в чайнике и наливал в алюминиевую миску, — она была в карцере. Выхлебав с последней порцайкой хлеба уху, — в ней плавали две мизерные картофелины, и не было даже косточки, — Глаз выпил теплый чай и зашагал из угла в угол.

Вечером стало холоднее: мороз крепчал.

Наконец поманило спать. Но топчан откроют ночью. Да и что толку от топчана, если ляжешь и сразу становится зябко от студеных досок. «Вот, падлы, хотят меня заморозить. Но не выйдет, в рот вас всех…»

Глаза знобило. «Не заболел ли я? Да нет, голова не горячая». Ему хотелось закричать: «Боже! Мне холодно!» Но он еле прошептал: «Боже, помоги мне согреться». И начал приседать.

В двенадцать открыли топчан. Расстегнул верхнюю пуговицу у куртки; натянул ее на голову, застегнул пуговицу и стал часто дышать. Дыхание согревало грудь, и он задремал. Потом соскочил, поприседал, побегал, походил и снова лег.

Так прошла ночь.

Днем сильно клонило ко сну. Но лечь не на что. Иногда посещало отчаяние. «Что сделать с собой, чтобы прекратились эти мучения? Упасть на бетон головой в холодный угол и околеть?» Он представил, как его, замерзшего, выносят из карцера, а начальство и дубаки говорят: «Шустрый был, а холода не выдержал. Околел. Туда и дорога. Одним стало меньше». «Нет, шакалы, — возмутилась его душа, — я не замерзну, не околею. Я выдержу. Я буду приседать. Буду бегать. Ходить. Холодом вы меня не проймете».

Он вспомнил Веру. Вот она сидит за последней партой и, не зная, что он за ней наблюдает, сосредоточенно смотрит и внимательно слушает учителя. Вера… И Глаз представил: в классе Вера сидит одна. Он вбежал в класс и пал возле нее на колени, взял ее руку и нежно-нежно поцеловал; встав, наклонился, расцеловал ее и задохнулся запахом волос. «Я верю, Вера, — верой в тебя и холод победить. Ради тебя отсижу не одни сутки в холодном карцере. Готов сидеть целую зиму, если б мне сказали, что, если останусь живой, буду с тобой». Глаз стиснул зубы, сжал кулаки, закрыл глаза. «Вера!» Разжал руки, открыл глаза, и у него волнами пошли фиолетово-оранжевые круги из глаз и, доходя до мохнатой стены, разбивались, но тут же шли новые. «Верочка!.. Нет-нет, я ничего с собой не сделаю. Я останусь жив».