Арман Лану - Когда море отступает

И вот тут-то Абель услышал музыку. Он услышал ее на самом деле. Музыка играла в посюстороннем мире, в понедельник 6 июня 1960 года, в Арроманше. Она исходила из громкоговорителей, установленных на прибрежной площади. Пластинка, случайно поставленная монтером, озвучивавшим празднество, не имела к празднеству ни малейшего отношения. Тем не менее канадец не мог слышать «Ритуальный танец огня», чтобы не вспомнить о войне.

Я воевал в песках, в созревших хлебах, в садах, воевал, прислушиваясь, насвистывая, напевая, отбивая ногой такт «Ритуального танца огня». Как будто на яблонях росли сливы! Хотя бывало и так! Темная фигура ударяет пяткой оземь, тянется скорбным лицом к небу, затем потупляется. Это — война. Война порхает — туда, сюда, облетает всю колонну, изогнувшуюся в виде буквы Z, затем возвращается на свое место. Мертвецы возвращаются — сегодня их день, — и они танцуют.

Снова появилась, таща за собой ярко-зеленую подружку, «пехота» на фантастически коротких ножках — канатный плясун поневоле; он что-то кричит, фыркает — так неумело выражает он свое возмущение — и вновь исчезает.

Чем же, однако, торгуют в этом зале ожидания? Воспоминаниями? Надеждами на будущее? Чистой совестью? Или единственной радостью, что ты остался жив?

При входе веселый гид — он был удивительно похож на Мориса Шевалье — вылощенный, в синей фуражке, которую он то и дело приподнимал, седовласый, с гладкими щеками, снова заговорил:

— Итак, милостивые государыни и милостивые государи, мы продолжаем осмотр. В тысяча девятьсот сорок третьем году в Квебеке было решено произвести высадку. Она произошла шестого июня тысяча девятьсот сорок четвертого года, ровно шестнадцать лет тому назад. К счастью, она удалась, иначе нас бы с вами здесь не было.

Гид засмеялся — он был явно доволен тем, что находится сейчас здесь.

— Вон за той бухтой вы еще можете видеть кессоны — это остатки причала Мэлберри II: он был установлен восемнадцатого июня тысяча девятьсот сорок четвертого года… Построили его за двенадцать дней…

Молодая женщина все еще смотрела на Абеля. Он представлялся ей высоким, значительно больше метра семидесяти сантиметров, а метр семьдесят — это во Франции считается хорошим ростом для мужчины, но стройным он не казался — напротив, он выглядел приземистым. Расстояние между его грудной костью и спинным хребтом было на вид такое же, как между плечами. Плечи почти неподвижно возвышались чуть ли не на уровне макушки. Было в этом что-то от животного, что-то пугающее. Великолепный хищник! Она затрепетала как горлинка. Канадец повернулся лицом к ней. Но он не задержал на ней взгляда. Геракл Бурделля, но только без локонов! Да у этого Геркулеса совсем нет волос! Правильной формы лоб, красиво очерченный, но широковатый, лысая круглая блестящая голова, энергичный нос, плотно сжатые губы, тяжелый подбородок. Бурделль? Да. Вернее, что-то от примитивных скульптур, от гранитных голов сайтов.

Женщину всю передернуло. Ей шепнул на ухо неприятный голос:

— Когда волос только на голове нет, это еще полбеды… Верно, Малютка?

Лицо молодой женщины, за секунду перед тем такое нежное, внезапно захлопнулось.

Абель поднимался по лестнице. Прямо перед собой он видел болезненно-хрупкое туловище и очаровательный выгиб зада под легкой тканью, разрисованной парусниками. На ногах с округлым подъемом были плотно облегавшие их чулки без швов и остроносые туфельки на шпильках. Абель вернулся к действительности!

Хрипло заиграл военный оркестр. Экран заполнил круглолицый Черчилль с сигарой во рту. В документальном фильме Арроманш представал таким, каким он остался в памяти канадца, неизмеримо более подлинный, чем нынешний кокетливый городок. В 1944 году Арроманш походил на ослиную челюсть, вымытую дождями. Но история влекла за собой, победа захватывала в свои лапы этих пионеров, разматывавших клубок дороги в затопленных землях…

— Внимание!.. Тревога, тревога!.. Путь, прокладываемый инженерно-техническими войсками в затопленной местности… Тревога, опасность, опасность, опасность. Литр бензина стоит не меньше, чем литр крови.

Опять Главная разведывательная служба предостерегала слишком поздно. У колосса, утонувшего в кресле, вырвался глухой стон. Жак, Жак, милый мой Жак…

Чья-то теплая рука дотронулась до его руки, слегка пожала ее и погладила кончиками пальцев… Больше ничего, одно лишь прикосновение хрупкой руки к сильной мужской руке, но в жизни Абеля Леклерка вновь появилась трещина, которую он замазывал уже шестнадцать лет. Жизнь его рушилась, как нормандские домики, которые выдерживали бомбежки и вдруг обваливались от дуновения безобидного морского ветерка.