Арман Лану - Когда море отступает

— Ты… ты… Да, да, ты и впрямь мое маленькое счастье, Малютка! Если б не ты, я бы сюда не поехал. Я бы так и крутился до бесконечности! Я искал уже несколько дней! Ты не можешь меня понять! Здесь, именно здесь вечером шестого июня я и застрял! Наконец-то! Я столько искал! Я уж задавал себе вопрос: а может, это все происходило на какой-то другой планете? Ах, как хорошо! Теперь все в порядке, Малютка, все в порядке! Ты долго будешь у дочки?

— Час. Час с четвертью.

— Ладно. Встретимся на пляже.

Бурный его восторг умилил ее.

— Там, — продолжал он, остановившись около детского лагеря, где они видели играющих детей, — там далеко вдался в морс мол, помнишь? Метров двести, от силы триста, направо.

Он прикрыл глаза.

— Если пойти прямо отсюда налево, там должно быть сооружение: должен быть блиндаж или его остатки, развалины… Верно?

— Да.

— Да?

— Да, да!

— Большое сооружение?

— Да.

— Малютки, Малютка, голубка ты моя, мое ты маленькое счастье!

Захмелевший, обезумевший, обезумевший от внезапно наступившего облегчения, ОН, размахивая руками, побежал крупной побежкой, точно бегун, готовящийся к состязанию, — нагнув голову, боксируя свою собственную тень, и на бегу оглядывался со смехом. Она послала ему стыдливый воздушный поцелуй. Он этого не видел.

По шоссе неслись машины. Абель нашел то место, где их высадил шофер, перешел через дорогу и, хмельной от ветра и от воспоминаний, зашагал к дюне. Растительность здесь жалкая: голубые колючки, лишайники, гвоздика. Гомонит детвора. Абель садится прямо на землю, разувается, связывает шнурки туфель, грустно улыбается при воспоминании о Жаке, которое в нем пробудил этот жест, подвертывает штаны, встает и идет дальше. Ветер дует сильнее. До моря остается полпути.

Местность делится на ряд поперечных полос. Первая полоса — это изменчивая синь моря, оправленная в белизну гребней далеких волн. За ней — желтая и серо-зеленая полоса взморья, края которой сливаются с горизонтом, а вверху полоса бледно-голубого неба. Слева врезался в море пресловутый мол цвета дегтя и жженого сахара, вверху меловой, покрытый известковыми отложениями, усеянный моллюсками. За молом среди кустов дрока Абель разглядел блиндаж. Он замирает на месте. Да, это тот самый блиндаж. Блиндаж, огнемет, каталепсические немцы, убитый юноша с недовольным выражением лица — все это разом всплывает в памяти Абеля. Губы у него дрожат. Но он не думает о мертвых. На душе у него легко. Ему сейчас двенадцать лет. Он делает стойку, выпрямляется, выгибает спину, вытягивает ноги и идет на руках. Только Абель подумал, что он еще молодец, как вдруг покачнулся и на потеху пятерым окружившим его малышам сел на заднюю часть. Он почесал себе нос. Ребята ну хохотать! Почесал себе зад. Ребята еще пуще! Тогда он пошел колесом, опираясь на правую руку, а левую при каждом обороте поднимая кверху. Потом делает вид, что сплоховал, корчит рожу, снова ходит колесом, вдруг останавливается, кряхтит, точно ревматик, а в конце концов садится по-турецки, чешет лысину и косится на ребятишек. Те помирают со смеху! Самый маленький хлопает в ладоши. Но их зовет строгая воспитательница. И они, опечаленные, все одинаковые в своих темно-синих майках, вынуждены бежать к ней.

Итак, Абель достиг цели. Он у пристани. Наконец его прошлое приняло более или менее четкие очертания. Разница та, что в воспоминании все было более плоским, вытянутым в длину, а небо еще шире.

По влажному песку едет воз с водорослями — его тащит белая лошадь. Гонимые прибоем, одна за другой, отражаясь в лужах, возвращаются собирательницы ракушек.

Абель снял синие джинсы. Он уже направился к морю, как вдруг увидел группу девочек тоже в синих костюмчиках. Малютка вела за руку тоненькую девчушку с заплетенными в косички золотистыми волосиками. Абель с деланно безучастным видом сел на песок. Девочки разделись под навесом и выскочили оттуда, как пробки. Малютка приветливо помахала Абелю. Дочка, уверенная, что это ее знакомый, бросилась к нему с криком: «Симон! Дядя Симон!», но в нескольких шагах от него остановилась и приставила палец к губам. Купальный костюм, состоявший из голубой, обшитой белым юбочки и лифчика, в котором, по правде говоря, особой необходимости не было, подчеркивал ее сходство с матерью. Абель улыбнулся ей. Она стояла как вкопанная. Затем оглянулась, но Беранжера была в это время занята разговором с молодой брюнеткой, — по всей вероятности, это была руководительница. Мальчишки кричали: «Девчонки! Девчонки!» Абель, все еще сидя по-турецки, позвал Кристину, похлопал себя по ляжкам, правой рукой ущипнул себя за нос, левой — одновременно — за ухо, и, снова хлопнув себя по ляжкам, проделал все это еще несколько раз, меняя руки и с каждым разом все быстрее и быстрее. У Кристины был такой же звонкий смех, как у матери, и такой же дерзкий взгляд. Веснушки на носу и щеках оттеняли густую синеву ее глаз.