Арман Лану: Когда море отступает

Лану назвал вещи своими именами и показал, как поход против реализма тесно связан с политическими позициями его врагов — ненавидящих и презирающих народ. «Я вышел из народа, — писал Лану, — и никогда не выйду из него». Еще раз Арман Лану отмежевался от сторонников «авангардизма» и «нового романа», еще раз подтвердил свою верность традициям реализма: «Хотите вы того или нет, нравится вам это или нет, но вы не можете запретить художникам и писателям описывать понятным языком пейзаж и лица, их ненависть и их любовь».

Роман «Когда море отступает» удостоился Гонкуровской премии. Но как бы ни высока была награда, еще важнее то признание читателей, какое получило произведение Лану, написанное не для избранной публики, готовой отречься от здравого смысла и от всего истинно прекрасного, а для многих простых людей, благодарных художнику, изобразившему их жизнь, их мысли, их чувства.

«Вчера в Гавре в семнадцать часов в приемной „Париж — Нормандия“, изящно, но строго, как того требовали обстоятельства, украшенной темною зеленью, состоялась встреча редакции газеты с канадскими французами, прибывшими из Квебека и Монреаля в количестве ста двадцати одного человека.

Наши гости, за час до того сошедшие с парохода „Сэмюэль Шамплен“, намерены при содействии Канадско-нормандского общества осмотреть Нормандию, страну их предков, и познакомиться с потомками семей, носящих ту же фамилию, что и они. Тан, например, в списке участников этой своеобразной туристической поездки значатся двадцать четыре Леклерка, а в наших краях это фамилия громкая и весьма распространенная. Трогательная подробность: при дружественной церемонии встречи присутствовали три Леклерка из числа сотрудников „Париж — Нормандия“: заведующий отделом спорта, бывший участник международных футбольных состязаний Морис Леклерк, фактор типографии Антонин Леклерк и старейшая сотрудница газеты м-ль Этьенетта Леклерк.

С волнующей речью во славу франко-канадской дружбы, выкованной в боях за Освобождение, о чем свидетельствуют братские кладбища, как, например, кладбище в Бени-сюр-Мер, выступил член департаментского совета и первый заместитель гаврского мэра г-н Даниэль Дюран.

После торжественного обеда с вином и сидром канадские французы отправились по маршруту в Кан. Затем они посетят Постоянную выставку, посвященную высадке войск в Арроманше, и развалины Мэлберри.

„Счастливого пути, дорогие квебекские родственники! — сказал в заключение г-н Даниэль Дюран. — И пусть Леклерков, которых разделяют волны Атлантики, вечно связывают дружеские и братские узы!“

Среди приглашенных находились…»

В Вервилле, рыбачьем поселке, расположенном между Курселлем и Верньером, на улице Восходящего солнца папаша Арно, краснолицый, в ярко-красной рубашке в клетку, швырнул газету от 27 мая 1960 года и нарочито грубо крикнул:

— Да не все ли им, чертям, равно, какая у них фамилия — Леклерк, Смит или Мюллер? Слышишь, Малютка? Ей-богу, я прав!

Кабатчик столь фамильярно обратился к тоненькой молодой женщине, настоящей «кошечке», у которой, как у танцовщиц, были подведены только глаза. Она напоминала белокурую Нефертити. Она была чересчур элегантна для этого деревенского трактира под вывеской «Папаша Маглуар», обличавшей бедность фантазии трактирщика, но ее это, видимо, не смущало. Она смотрела вдаль, поверх стойки, поверх крикливой рубашки хозяина, поверх террасы, тонувшей в кустах бересклета, на море. Поджарый молодой человек в синих джинсах, стоя спиной к кабачку, вертел киноаппарат, оклеенный фотографиями долговязых девиц в купальных костюмах.

— А ведь, как подумаешь, красивая фамилия — Леклерк! — мечтательно сказала женщина.

На Абеля напирала толпа, дышавшая на него запахом гнилых яблок, а он возвышался над нею цельной и грозной глыбой, которую составляли его затылок, плечи и туловище. Та блаженная игристая жизнерадостность, которая воодушевляла его еще час тому назад в порту Уинстон, улетучилась. Абель знал эти своеобразные предостережения — его сердце сильно билось тогда о прутья ребер. Нет, он не должен был заходить в это заведение! Ему хотелось проглотить слюну, но в горле у него все пересохло. С приглушенным хрипом он выдохнул воздух. Счастье, что с ним не было Валерии и она не могла заметить его состояние! Нет, правда, хорошо, что она осталась в гостинице. Превосходно! Откровенно говоря, все в ней начинало его раздражать — и хорошие манеры, и величавая поступь, и разговоры о могиле героя!