Кирилл Гольцов - Остановка последнего вагона

Солнышко приятно припекало, и, когда запас мелочи иссяк, я прислонился к неровной кирпичной стене и закрыл глаза, полагая, что сейчас немного расслаблюсь и попытаюсь снова взяться за отчёт. Однако мой разум, кажется, сразу же потонули где-то намного глубже этих правильных и рациональных мыслей, швырнув меня на лавку в вагоне электрички, куда-то мчащей редких пассажиров. Громко хлопнули раздвигающиеся двери, и в вагон вошла сотрясающаяся в рыданиях женщина средних лет, в очках и мятом застиранном платке на голове. Почему-то я сразу подумал о прихожанках и вечной песне подать во имя Христа, однако ошибся. Незнакомка надолго замирала перед лавочками, нагибалась, оглядывалась, шарила руками по полу и причитала:

— Люди добрые. Никто не видел мои вещи? Никто?

Потом, громко вздыхая и откашливаясь, двигалась дальше.

Кажется, до меня она шла бесконечно и, несмотря на её слова о том, что случайно забыла где-то здесь дорожную сумку, мне почему-то казалось, что женщина нас всех обманывает, начиная с самой себя. Впрочем, именно так в конце и оказалось.

— Молодой человек, вы не видели здесь светло-серую сумку? — обратилась она ко мне, застыв рядом. — Знаете, с таким квадратным рисунком.

— Нет, извините! — ответил я, морщась от неприятного запаха, напоминающего чем-то клей Момент.

— Знаете, с такими рюшечками, — продолжала настаивать женщина, словно я спросил у неё о том, как выглядел её багаж. — Она среднего размера и могла быть на лавочке, под ней или висеть.

— Нет, ничего такого не видел, — уже слегка раздражаясь, я отодвинулся ближе к окошку, но продолжал прислушиваться к тому, как незнакомка пошла дальше.

— Ой, батюшки, не могу больше! — Через какое-то время послышался её истошный вопль у самых дверей и, обернувшись, я увидел, как она рухнула на лавочку, а какая-то пожилая женщина, участливо нагнувшись к ней, говорит громким шёпотом. — Ну что вы так убиваетесь-то из-за сумки? Что там было?

— Ой, не спрашивайте меня ни о чём! — продолжала заливаться слезами незнакомка, и тут где-то впереди громко и пронзительно заплакал ребёнок, отчего вагон неожиданно погрузился в полную тишину. Потом рыдающая женщина сорвалась с места и побежала к противоположным дверям, резко затормозив и, не удержавшись, упав у последней лавочки, откуда вскоре приподняла шевелящийся свёрток, из которого снова раздался громкий плач. Почему-то я был уверен, что это именно голодный крик и с малышом всё в порядке. Мне даже на мгновение показалось, что вот сейчас незнакомка обнажит свою огромную, судя по вздувающимся на кофточке буграм, грудь и станет кормить, нежно укачивая ребёнка. И, может быть, споёт какую-нибудь колыбельную песенку. Но вместо этого женщина снова пошла по рядам, показывая пассажирам малыша и бубня. — Вот они, вещи-то, нашлись, слава Богу!

Я почувствовал, как внутри меня зреет возмущение и отторжение в отношении такой мамы, которая может забыть ребёнка в электричке, а потом разыскивать его, обзывая вещью. Как-то подобное не укладывалось в голове, пусть и моё первоначальное мнение относительно прихожанки соответствовало действительности. Даже и для воцерковленных граждан, это был бы явный перебор, хотя кажется, с ними уже ничего не способно удивить нормального человека.

Когда женщина добралась, наконец, до меня, то я собрался сказать ей в лицо что-то очень обидное и правильное, но протянутый мне малыш неожиданно громко завопил.

— Вот он я! А ты кого думал увидеть?

Его личико, кажется, мгновенно увеличилось в размерах, а нереально огромные глаза готовы были проглотить меня целиком, стремительно приближаясь и закручивая в какую-то ужасающую тёмную спираль. А внутри неё зрело нечто, сначала неразборчиво сверкающее жёлтым и напоминающее лимон, а потом постепенно приобретающее всё более чёткие очертания капсулы. Кажется, с неё как всё здесь начиналось, так и заканчивалось, а ребёнок стал пульсировать, резко уменьшаясь и увеличиваясь в размерах, словно дышащая жабрами рыба, которая долго пробыла без воды. При этом малыш постепенно скукоживался, его черты всё больше размывались и наконец вспыхнув, всё это исчезло, а я почувствовал в груди пронзительную ноющую боль. Быстро расстегнув рубашку, я обнаружил ту же самую капсулу, теперь болтающуюся у меня на шее на выкрученном чёрном шнуре, напоминающем телефонный провод из детства. Её жёлтые внутренности вытягивались по форме маленьких ручек и ножек и, прислушавшись, можно было даже расслышать отчаянный детский писк.