Кирилл Гольцов - Остановка последнего вагона

Я терпеливо слушал, и мне становилось всё лучше, словно дружеская рука поднимала моё сознание из каких-то неведомых мрачных глубин, не давая в них завязнуть и увлечь в эти составы теней. Кажется, если долго вглядываться в них, то очень скоро начнёшь становиться точно таким же, и какой-нибудь поезд обязательно затормозит, чтобы взять тебя внутрь и везти зайцем до неизвестной станции. Там, наверное, и предстоит узнать — чем придётся расплатиться, и это не будет кассой на выход. В том неведомом Мире плата идёт не деньгами, а чем-то несоизмеримо большим, возможно, именно этим пугающим и обязательно таящим в себе какой-то подвох. Словно речь идёт о сделке с Дьяволом или чём-то подобном, хотя, наверное, Ад всё-таки освещён гораздо ярче, чем церковь, и тени здесь ни при чём. Однажды я видел, как ярко горел храм и, наверное, это как раз было что-то очень близкое к этому. Так сказать, плавно переходящее и поглощающее. Возможно, это и есть логичный, символический конец для всех людей, ступивших на путь веры в попытке служить Богу и тем самым пренебрегших тем, что этот самый Бог или кто там ещё создал для них. Плата за гордыню, желание лично говорить с Создателем, подменять вечное и невообразимое какими-то книгами и учениями — всё это ведёт только к одному. Расплата — какое сладкое и окончательное слово, которое один мой знакомый неизменно употреблял через букву «з» вместо «с». В самом деле, один раз стоит ответить за всё и не пытаться улизнуть, взывать к своим заблуждениям и прочему. Какое тут может быть снисхождение, если человек не разглядел самого простого и очевидного, что ему дано — жить, радоваться и ждать неизведанного? Нам так мало отпущено времени на то, чтобы познать даже малую часть окружающего и трата его на какие-то бессмысленные попытки объяснить или даже подменить Бога — явное святотатство, которому не может быть прощения.

— Смотрю, ты совсем засыпаешь. Ну-ка…

Петрович подошёл сбоку и крепко обхватил моё плечо.

— Вставай, сейчас я тебе помогу добраться до комнаты.

Я приподнялся и почувствовал удивительную лёгкость, осознав, что мои ноги стали ватными, пружинистыми и какими-то невесомыми. Казалось, что никакой уверенности в том, что я действительно иду по полу, нет и быть не может. И здесь, несомненно, помощь соседа пришлась как нельзя кстати.

— О, да ты вроде действительно получше.

Петрович завернул меня направо, в не перестающий мелькать тенями коридор — здесь, кажется, всё было по-прежнему и густота образов, мрачность и тошнотворное кружение вернулись. Ну, ничего — в комнате, лёжа с закрытыми глазами, мне действительно должно стать лучше. Без сомнения.

Скрипнула дверь, я обессилено опустился на кровать и почувствовал, как на меня заботливо набрасывают одеяло. Как всё-таки замечательно, когда рядом живёт такой сосед. Конечно, семья здесь была бы гораздо лучше, однако в моём теперешнем состоянии по большому счёту безразлично — кто сможет позаботиться и позволить остаться мне в тишине, тепле, покое и одиночестве.

— Всё. Давай, отсыпайся и, думаю, какие бы завтра рабочие дела у тебя ни были, их стоит на несколько дней отложить. А там, конечно, решать тебе. Доброй ночи! — произнёс Петрович, и я услышал, как за ним тихо хлопнула дверь.

Совет, несомненно, был хорошим, только вот на нашей фирме, как, впрочем, и практически везде, руководство излишне болезненно относилось к тому, что сотрудник может взять и заболеть. Иногда казалось даже, что это прямо-таки сверх их понимания, а в моём случае, можно смело прибавить и ранний уход сегодня с работы. Впрочем, если к утру мне не станет легче, понятно, дойти, в любом случае я никуда не смогу и как-то не верилось, что через несколько часов мне полегчает. Поэтому, так или иначе, видимо, с работой на какое-то время придётся завязать.

Я думал, что в кружении разноцветных точек и завораживающем ощущении стремительного падения, как будто после перепоя, мгновенно отключусь, но этого не произошло. Наоборот — я почувствовал себя бодрее и, можно сказать, практически выздоровевшим, словно неделя уже подошла к концу, и я добротно полечился несколько дней. Сон не шёл и, открыв глаза, я увидел, что на улице уже темно, а порывистый ветер, дующий пронзающим холодом всю последнюю неделю, кажется, превратился в ураган. Он нещадно трепал макушки деревьев и безумно завывал где-то в доме, почему-то навевая мысли о дымоходах и Санта-Клаусе, отчего мне неожиданно захотелось тёплого молока и сладкого печенья, которые я вообще не мог терпеть. Странный, необычный вечер, и как замечательно, что все эти тени на стенах и потолке колышутся строго в такт тому, что происходит за окном, а никак иначе. Это необыкновенно успокаивало своей привычностью и то, что случилось совсем недавно, казалось каким-то временным помутнением рассудка из-за простуды, чего-то съеденного или просто переутомления. Хорошо, что всё возвращается на круги своя.