Захар Прилепин - «Лимонка» в тюрьму (сборник)

– Рви лучше, – посоветовал рыжий прапор, – а то потом себе заберёт кто.

Футболки и рубашки я порвал быстро. Когда дело дошло до Гришкиной джинсовки, я подёргал-подёргал, не рвётся.

– Качество, – бросил толстый.

Да, наверное. И плюс я, высохший почти за год тюрьмы, уже сил не имел рвать что-то прочное.

Дело дошло до книг.

– Книги все передаются безвозмездно в библиотеку учреждения, – сообщил мне старший лейтенант, – откуда вы сможете взять их почитать на равных правах с другими осуждёнными.

– Меня это не устраивает, мало того что это книги достаточно редкие, некоторые из них ещё и с автографами авторов, – не согласился я.

Старлей нагло, по-бандитски, ухмыльнулся:

– Тут больше никто не будет спрашивать, устраивает вас что-то или нет. Не забывайте, что вы осуждённый и приехали сюда отбывать наказание.

– Я всё отлично помню, в том числе и то, что пока ещё существует закон, согласно которому моей собственности меня может лишить только суд. Так соблюдайте ваш закон, пожалуйста.

Лейтенант расплылся в злой улыбке:

– Здесь всё будет так, как было до вас, и наводить свои порядки вам тут никто не позволит.

Я попытался сказать, что у меня нет своих порядков, что есть закон. Но мои слова утонули в гоготе нескольких пехотинцев и одного из двух зэков.

Этого прыщавого зэка я не сразу заметил. Прапор со вторым молчаливым зэком повёл меня в сторону склада за матрасом. А прыщавый, как оказалось, местный библиотекарь, крикнул мне вдогонку, приподняв книги на уровне груди, как бы показывая мне – «Больше своих книг ты никогда в жизни не увидишь!» – и наигранно, натужно загоготал.

– Посмотрим, – сказал я, слегка обернувшись, через плечо.

– Шагай, шагай, – толкнул меня надзиратель в спину. – Наговоритесь ещё. Сидеть до х… ещё обоим…

Он ошибался. Спустя почти пятнадцать месяцев постоянных жалоб и заявлений, счёт которым я потерял, и в конце концов после полумесячной голодовки мне вернули все эти книги. Все до одной.

Правда, у Штирнера не хватало обложки и нескольких первых страниц. Но тем не менее вернули. А вот этого прыщавого библиотекаря я так никогда и не встретил более.

Второй молчаливый зэк был армянин. Имя у него, кажется, было Самвэл. Жил он в этапке, видимо, диаспора за него исправно платила, или же у него были богатые родственники. Интеллигентно опрятен, на гражданке занимался боксом. Вероятно, дело у него было типично «бытовое», на профессионального преступника он не был похож.

Он меня и повёл на склад. После получения робы, матраса, постельного белья пошли в комнату этапа.

Внешне лагерь был стандартный, ничего особенного. Такие показывали в фильмах, особенно позднесоветских и сразу после исчезновения СССР, когда уголовная романтика была на пике популярности. Ничего удивительного и нового я там не заметил.

По периметру, где он был мне виден, разумеется, распаханная полоса, потом белый, метра три-четыре забор со страшной колючкой наверху, натянутой огромными кольцами, белыми кругами, из тонких полосок, выштампованными маленькими, бесконечными и острыми, как у змеи, стоящими друг напротив друга клыками. Далее шли вышки и вроде ещё один забор, более высокий.

Судя по баракам и заводу, все постройки примерно шестидесятых годов. Белый силикатный кирпич в два-три этажа, видимо, чтобы было видно с часовых вышек крыши зданий. Первое здание после склада, куда меня повели, был штаб, где и находилась комната этапа.

Этапка была на втором этаже, напротив кабинетов штабных офицеров. В центре этого спаренного с одним из жилых бараков корпуса располагалась сквозная проходная, отделившая жилую зону (жилку) от промышленной. Таких проходных, разумеется, было несколько. Промзона (промка) была раза в три больше жилой. Войдя с одной стороны, например с промзоны, и не заходя в жилку, надо было подняться по железной, сварной из листов с грубыми швами лестнице. На каждой ступеньке дополнительно были наварены зигзаги швов. Видимо, чтобы не поскользнуться зимой. Ступени были высотой сантиметров двадцать пять каждая, длиной примерно на четверть меньше. Ширина ступенек слева направо примерно метр, но точно меньше на треть ширины лестниц в подъезде брежневки или хрущёвки. Вдвоём во фронт нельзя было ни подняться, ни спуститься. Такая же лестница была и на подъёме в прогулочный дворик ШИЗО/ПКТ.

В конце подъёма – стена, направо коротенький участочек коридора, а слева была дверь в кабинет, видимо, фээсбэшного опера, курирующего эту зону. Он всегда гулял в штатском, и никогда я его не видел пьяным. Он не ходил в компаниях с другими офицерами, редкий случай только вдвоём, максимум втроём с каким-нибудь начальством не ниже среднего звена. Никогда не смеялся и не улыбался, и рядом стоящие не смеялись и не улыбались. Ни один работник не был на него похож, и все себя пытались вести одинаково серьёзно, как себя вел он. На глаза он мне попадался нечасто, от силы раз пятнадцать. На оперов я ещё на воле научился обращать внимание, но после года общения только с операми я стал различать их по мастям и званиям. И никто меня так не заинтересовал, как именно этот.