Захар Прилепин - «Лимонка» в тюрьму (сборник)

– Да, похоже на правду. Он много стадионов у себя построил, промышленность опять же. И многие его ближайшие соратники были женаты на еврейках. А что?

– Да не, ничего…

Смерть быстро проверяет людей на вшивость. Я верю смерти, и, по большому счёту, только ей и верю. По-моему, это самое яркое в жизни событие после рождения. Это чудо из чудес. Гораздо более глубокое по смыслу, чем рождение, потому что рождение не вызывает много вопросов, а смерть оставляет только неразрешённые вопросы.

Чувство смерти – очень холодное и завораживающее чувство, такое… напряжённо сладкое, если попробовать его проанализировать…

Из тюремной камеры меня вывели в каптерку, где вручили изъятые у меня при поступлении на Уфимский централ вещи. Получив баул, я положил туда пакет со сменным бельем и кое-какими мелочами, который мне позволили взять с собой в камеру. И пошёл перед конвойным, по путаным лестницам и коридорам, на сборку, где ожидают этапа заключённые.

Сборка представляла собой холодное и сырое помещение, многократно виденное в штампованных советских фильмах про царя и революционеров. С усмешкой я вспомнил, как мечтал быть похожим на этих героев, вроде Камо или Баумана. Вот и сбылась мечта идиота, хожу руки за спину с личной охраной, которая открывает и закрывает передо мной двери. Езжу с эскортом и на машине с мигалками.

На сборке я был первым, кого привели. Я сразу достал тетрадку и стал переписывать туда стихи из полученного Емелина, опасаясь, что в лагере у меня эти книги отнимут опять. Я оказался прав: так всё впоследствии и вышло.

Раздался скрежет тормозов, и в мой холод вошел пожилой заключённый. Познакомились, я достал кругаль, и мы, вскипятив воды, заварили чифирь. Его звали Пятак. Это была у него не первая ходка. Он был наркоман с большим стажем, колоться начал ещё в восьмидесятые. Срок – пять лет за торговлю. Мать у него тоже старая зэчка, по-моему, занималась профессионально кражами и была авторитетной уголовницей. Впоследствии Пятак, ссучившись ещё в этапке, придя на свидание с матерью, услышит от неё: «Лучше не выходи из зоны, сама тебя закажу. Постыдился бы кровь пить у мужиков с таким остервенением!»

Постепенно сборка стала заполняться. Пятак стал общаться со старыми зэками. Рассказывал, помню, историю, как где-то в Мордовии, лет двадцать назад, за червонец уговорил конвойных, чтоб его закрыли в один «стакан» с женщиной-этапницей.

Там же я разговорился с пареньком, моим тёзкой Максимом. Он был в лагерной робе, головной убор у него был в виде чёрной «жириновки» с кожаным околышем. Видимо, кто-то подогнал на этап. Впоследствии я видел такую же у нас в отряде, но её никто не носил. За неё сразу можно было получить ШИЗО суток тридцать.

Он ехал с больнички на тринашку. Коротко рассказал, что их ОСУОН греется, откусали собственную библиотеку. И вообще положение нормализовалось, и жить можно.

Через несколько часов нас вывели и стали грузить в автозаки.

Утро выдалось солнечное, в затенённом дворике было ещё свежо. Часа через два нас вмяли в переполненный автозак. В стальном ящике было уже, наверное, за тридцать градусов. Потому что, когда меня подвели к нему, из открытых дверей в лицо пахнуло глухой парилкой. Запахом пота и горячего железа встретил нас автозак. Умявшись и примостившись кто на деревянных лавках-сидушках, кто стоя, как в автобусе в час пик, двинулись. Нас повезла судьба каждого в свою ячейку жизни. Каждого в свою камеру и каждого на своё место, в мощнейшей машине по перемалыванию людских душ под названием Башлаг…

Автозак медленно въехал в ворота. Нам в кузове слышно было, как тяжело, массивно они закрываются, с гулом и скрипом. Вот двери замкнулись. Теперь замыкаются с тяжёлым скулением засовы. Кашель собак, мат и редкий гогот конвойных. Будто в фильме про фашистов: сейчас откроются двери и с засученными рукавами солдаты вермахта будут выбрасывать нас, пленных, и потом отправят таскать камни, как в «Судьбе человека».

«Всё, дома, приехал, – подумал я, – ну теперь держись!»

За этими воротами мне предстояло просидеть два года, два месяца и неделю.

Конвойный открыл дверь и стал выкрикивать фамилии. Я сказал пареньку:

– Всё, прощай. Дай бог тебе.

– Удачи тебе, брат. Крепись, – ответил паренёк с тринашки.

Мы попрыгали с автозака, нас посадили на кортки, руки за голову. По очереди стали заводить с вещами в какую-то деревянную будку. Там мне приказали вытащить содержимое баула на стол. Гришкин спортивный костюм мне позволили оставить, как и зимнее нательное бельё. А вот также подаренную мне Гришкой джинсовку, потом футболку с Че Геварой, подаренную мне бандитом Максом Севером, и ещё некоторые вещи приказали выбросить или порвать. Так как в зону их нельзя, «цвет не тот». Я попросил всё сдать на склад. Мне вежливо отказали. Я особо и не настаивал.