Захар Прилепин - «Лимонка» в тюрьму (сборник)

На КПП-1 делаем передачу. «Осуждённый Тишин, шестой отряд». – «Если вес передачи превысит 30 килограмм, придётся оплатить…» – «В курсе». Передаём зимнюю одежду, чай, сигареты и далее по списку… Закончив эту довольно-таки трудоёмкую процедуру, интересуемся перспективой свидания с Григорием и натыкаемся на ожидаемые сложности: «…положено только ближайшим родственникам, так что если разрешит начальник».

Ожидание аудиенции у начальника получилось продолжительным. Ходили вокруг зоны, разговаривали о партии и просто о жизни. Уловив напряжённое волнение своей спутницы, я поинтересовался – в чём дело? «Если нам разрешат свидание, боюсь увидеть совсем другого человека», – ответила она.

Хозяин зоны – по виду вполне интеллигентный мужик в чине подполковника, внимательно выслушал меня. Я объяснил ему: «Это особый случай. Девушка десять дней назад освободилась из заключения. Прошу вас разрешить короткое свидание». Разрешение было получено.

КПП-2 – шлюз между «здесь» и «там» – изнутри выглядело следующим образом: три тамбура, разделённые четырьмя мощными решётками. Решётки эти последовательно отворялись и захлопывались за нами. В среднем тамбуре – вместо стены зарешечённое стекло с узкой прорезью для выдвижного ящика (какие бывают в пунктах обмена валюты). В этот ящик мы уложили свои паспорта и мобильные телефоны. Женщина-прапорщик за стеклом изучила наши документы и привела в действие некий электрический механизм. Характерный звук открывающегося замка, и вот она – зона. По её территории мы прошли не более пятидесяти шагов и оказались в светлой и просторной комнате для свиданий. Я уже был здесь в августе, но на этот раз увидел разительную перемену: отсутствовали два ряда скамеек и мелкая сетка-решётка, разделявшая комнату пополам. В свежеотремонтированном помещении стояли обычные столы и стулья, а это означало, что можно обменяться рукопожатиями, обнять. Налицо – державная милость. Наверное, где-то, в чьих-то отчётах за уходящий 2005 год, фигурирует некая фраза типа: «Проведена работа по общему улучшению условий содержания осуждённых», что-то вроде этого…

Григорий появился в дверях, увидел нас (конечно же прежде всего – её) и улыбнулся своей знаменитой улыбкой. Как выяснилось, он ничего не знал о недавнем приговоре Никулинского суда, о том, что масса его товарищей вышла на свободу. Все полтора часа, что мы провели вместе, радость не уходила с его лица, даже если речь заходила о тяжёлом и неприятном.

…«Я самый правильный зэк на этой зоне». – «Ты не много на себя берёшь, делая такое заявление?» – «Пойми, я ни к кому ни с чем не обращаюсь – ни к ментам, ни к «авторитетам». Не решаю свои проблемы ни за чей счёт. И это – самое правильное здесь, в этих условиях».

Григорий с жадностью слушал все новости. Задавал вопросы, возмущался и переживал. Я увидел – он точно такой же, каким был на свободе. Да, его буйной натуре нелегко сейчас, в тисках общего режима, но и об этом он рассказывал с весёлой иронией. Не повлияли на него ни недавнее пребывание в карцере, ни другие стороны лагерной действительности, описывать которые я не стану из-за того, чтобы этим Грише не навредить. Он передал горячий привет всем своим. Неожиданно в ходе нашего общения сказал фразу, которую, думается мне, можно воспринимать как его кредо:

«Всегда и везде всё зависит от конкретного человека. Если человек порядочный, значит – полный порядок. Если наоборот – значит, всё в полном беспорядке. Национал-большевик – это и состояние души, и профессия. Главное, чтобы каждый из нас нёс это имя достойно».

Когда надзиратель объявил, что «время истекло», они обнялись. Все присутствующие: и персонал, и родственники осуждённых, и зэки – почувствовали, что в эти секунды происходит нечто особенное. Я видел это на их лицах…

От автора:

Этот рассказ был написан в последних числах августа, буквально сразу же после того, как у меня появились свои бумага и шариковая ручка. Для тех, кто не знает: подследственным вступать в переписку запрещено. Поэтому я предпринял несколько попыток «выпихнуть на волю малявы» с этим текстом. Затем, находясь в условиях глубокой изоляции в «глухой хате» № 87 Симферопольского централа, не имея возможности связаться «по дорогам» со своими соратниками, я, разумеется, не знал, попал ли рассказ в редакцию газеты. Спустя месяцы выяснилось, что нет. Ментовская оперчасть работала исправно. Саму же рукопись вскоре изъяли во время очередного шмона. Этот, окончательный, вариант я сделал уже сейчас, после освобождения. И не из тщеславия вовсе…