Элиф Шафак - Честь

Краешком глаза он наблюдал, как Пимби распустила волосы и снова заколола их шпильками. До него долетел аромат жасмина и розы – пьянящая, волнующая смесь. За минуту до финальной сцены он уступил неодолимому желанию и сжал ее пальцы, словно подросток на первом свидании. К радости Элайаса, она не стала вырывать руку. Они сидели безмолвные и неподвижные, точно два каменных изваяния, боясь неосторожным движением вспугнуть возникшую между ними нежность.

Когда в зале включили свет, обоим потребовалось несколько секунд, чтобы вернуться к реальности. Он быстро вырвал из блокнота листок и написал название еще одного кинотеатра, расположенного в другой части города.

– В следующую пятницу, в тот же час. Придете?

– Да, – выдохнула она.

Прежде чем он успел сказать что-нибудь еще, Пимби вскочила на ноги и бросилась к выходу, спасаясь бегством от него, от того, что происходило или могло бы произойти, будь они другими людьми. В ладони она сжимала листок с названием кинотеатра, где ей предстояло встретиться с ним вновь, сжимала так крепко, словно это был пропуск в магический мир, которым она, будь на то ее воля, воспользовалась бы без промедления.

С тех пор так и повелось. Они встречались каждую неделю, обычно по пятницам, но иногда и в другие дни. «Фениксу» они отдавали явное предпочтение, но про другие кинотеатры, малолюдные и расположенные вдали от ее района, тоже не забывали. Фильмы в таких кинотеатрах менялись редко, поэтому «Малыша» они посмотрели дважды. Были еще «Король и я», «Багдадский вор», «Страсти Жанны д’Арк», «Горбун из Нотр-Дама» и «Бен-Гур».

Фильмы эти они воспринимали не столько как истории давно минувших дней, но как вечные сюжеты, постоянно повторяющиеся в этом мире. Какую бы картину они ни смотрели, ситуация оставалась неизменной. Пимби не сводила глаз с экрана, Элайас не сводил глаз с нее. Ему нравилось наблюдать, как выражение ее лица изменяется при каждом новом повороте сюжета. Иногда ему казалось, что в ней дремлет множество разных женщин и некоторые стороны ее характера скрыты не только от окружающих, но и от нее самой. Порой она всматривалась в него так же пытливо, как он в нее, словно хотела проникнуть взглядом в его душу. Под этим взглядом Элайас беспокойно поеживался, пытаясь догадаться, что она видит в эти мгновения.

Постепенно он узнавал о Пимби все больше и потом, расставшись с ней, складывал разрозненные кусочки головоломки, выстраивая целостную картину. Он выяснил, что, хотя ее имя означает «розовая», больше всего она любит фиолетовый цвет, что она любит петь старые курдские песни о любви и что у нее приятный голос. Помимо свинины, которую она, как все мусульмане, не ела по религиозным соображениям, она не брала в рот креветок, кальмаров, улиток, устриц – все это вызывало у нее отвращение. Зато она могла часами сосать ломтик лимона. Элайас выяснил также, что Пимби еще совсем молода. Оказалось, что она на целых семнадцать лет моложе Элайаса, но из-за манеры одеваться и вести себя выглядела старше своего возраста.

Размышляя о природе охватившего его непостижимого влечения, он понимал, что не в силах разгадать эту загадку. Эта женщина, с которой у него было так мало общего, имела над его душой власть столь же неодолимую, как власть детских воспоминаний. По причинам, скрытым от его разума, но очевидным для сердца, он хотел защитить ее от всего мира своей любовью. Чувство, подобное этому, возбуждали в нем три женщины: его сестра, его мать и его бывшая жена. Но рядом с Пимби он испытывал нечто новое, неведомое прежде. Только рядом с ней Элайас чувствовал, что живет реальной жизнью, и его не пугало, что жизнь эта полна неведомых опасностей. Источником постоянной тревоги для него служило лишь одно обстоятельство: любовь их была незаконной, а значит, он мог потерять ее в любую минуту. Страх утратить Пимби усиливал и обострял его желание обладать ею. До знакомства с нею жизнь его словно распадалась на куски, а она все связала воедино, соединив его с прошлым, с предками, с Востоком. Ее любовь стала недостающим фрагментом головоломки, путеводной нитью в поисках утраченного времени.

Всякий раз после того, как свет в зале зажигался, они дергались, отодвигались друг от друга и выходили на улицу порознь. Никто не видел их вместе, – по крайней мере, на это они надеялись.

Она выходила первая, а он нарочно замедлял шаг, рассматривая афиши на стенах кинотеатра. Он думал о фильме, о ее глазах, излучающих свет, и пытался привыкнуть к чувству пустоты, которое охватывало его после разлуки.