Элиф Шафак - Честь

Это был совершенно не тот ответ, который я хотел получить. Никаких носовых платков, расшитых переплетенными инициалами влюбленной парочки. Никакого трепета нежной страсти. Никаких обещаний, произнесенных робким шепотом под покровом ночи. Ничего этого в прошлом моих родителей не оказалось. Любовь была для них отвлеченным понятием, и они даже не пытались делать вид, что испытали ее. Моя сестра давно об этом догадалась. Она не сомневалась – мы трое появились на свет благодаря долгу, желанию отдаться на милость судьбы и равнодушию, но не любви. Любовь не имела ко всему этому ни малейшего отношения. Именно поэтому я вышел таким своенравным, Эсма такой непокорной, а Юнус таким впечатлительным.

Мы с сестрой часто говорили об этом. И о многом другом.

– Ваша болтовня похожа на шум дождя, – смеялась мама. – И на улице дождь, и в доме.

С Эсмой я делился тем, о чем никогда не рассказал бы ни приятелям, ни даже Кэти. Я доверял ей свои секреты, хотя ее реакция бывала непредсказуемой. С ней было интересно поговорить. Она умела находить нужные слова. А еще я доверял ей потому, что в глубине души понимал, что она отлично знает наши семейные проблемы и способна разобраться в них как бы со стороны. Так продолжалось до осени 1978 года. Тогда во мне что-то сломалось, и исправить это не удалось.

Триппи молчит, словно язык проглотил. Лицо у него цвета старой мочи. Во время свидания он держался молодцом. Сказал жене, что все понимает, абсолютно ни в чем ее не винит и желает ей счастья. Никаких проблем. Он даже поблагодарил ее за то, что все эти годы она его поддерживала, – это было с ее стороны очень великодушно. Потом он дал охраннику сигнал, что визит окончен, проводил ее до дверей и поцеловал, сказав на прощание, что будет скучать по ее булочкам с кремом, и улыбкой дав понять, что это шутка.

Теперь он сидит, привалившись к стене. Челюсти у него крепко сжаты, глаза остекленели. Наверное, он думает о своей жене. О том, что она бессердечная сука, которая нанесла ему удар в спину. Такова уж человеческая природа: сильнее всего мы ненавидим тех, кого сильнее всего любим.

– Я чувствую себя куском дерьма, – едва слышно произносит Триппи и машет рукой, словно отгоняя невидимых мух.

– Хватит скулить. Не ты первый, не ты последний.

– Засунь свои утешения в задницу.

Я пробую зайти с другой стороны и глубокомысленно произношу:

– Ты же сам всегда твердил, что на этой земле мало кому везет. Таков уж человеческий удел – чувствовать себя куском дерьма.

Триппи пропускает мои слова мимо ушей.

– Наверняка она уже беременна, – говорит он. – От этого гада.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, и все.

Триппи встает и начинает ходить по камере туда-сюда. Глаза его падают на плакат с портретом Гудини. В какое-то мгновение мне кажется, что сейчас он сорвет плакат со стены и раздерет в клочья. Но Триппи этого не делает. Лицо его искажает отчаянная гримаса, он разбегается и со всей дури бьется головой о стену.

Раздается глухой тошнотворный звук. И я неожиданно вспоминаю сценку из далекого прошлого. Мы с отцом на улице. Ссоримся и кричим друг на друга. Он так разозлился, что мечет глазами молнии и извергает огонь из ноздрей. Но я, наверное, разозлился еще сильнее, потому что срываю кепку и начинаю биться головой о стену. К нам с испуганными криками бегут люди.

Триппи снова бодает стену, и это возвращает меня к реальности. Я пытаюсь остановить его, но он отталкивает меня с такой силой, что я падаю. Прежде чем мне удается скрутить ему руки и повалить на пол, он успевает атаковать стену несколько раз, колотя по ней головой и кулаками.

– Кончай свой цирк, – увещеваю его я. – Иначе сюда сбежится вся охрана. Ты слышишь меня, придурок?

Лоб у него разбит, костяшки пальцев кровоточат, дышит он тяжело и хрипло. Я зажимаю его голову локтями и жду, пока он немного очухается.

– Тебе не следует так убиваться.

– Ты-то откуда знаешь?

– Знаю, и все.

– Мне надо выпустить пар.

– Давай достанем тебе боксерскую грушу.

Триппи горько усмехается. Я знаю, о чем он думает. От боксерской груши мало толку. Она не чувствует боли. А ему нужно ощутить под кулаками живую плоть, нужно услышать треск костей. Будь он на свободе, завалился бы в бар, нажрался до умопомрачения и затеял бы славную драку. Парень он хлипкий, так что ему наверняка всыпали бы по первое число. Но это пошло бы ему на пользу. Отвлекло бы от тяжелых мыслей. И на следующий день было бы о чем вспомнить, кроме этого паскудного разговора с женой.