Элиф Шафак - Честь

Чтобы яичница не подгорела, я переворачиваю ее деревянной лопаточкой. Поджаристая нижняя часть теперь оказывается наверху. В жизни тоже так: до времени скрытые эпизоды прошлого всплывают в настоящем, думаю я. Трудно готовить яичницу-болтунью, когда тебя одолевают посторонние мысли. Самое главное здесь – вовремя снять сковороду с огня, а мне это никогда не удается. Яичница у меня подгорает. Или недожаривается. Наверное, у меня вообще проблемы с ощущением времени. Я не умею жить сегодняшним днем, забыв о дне вчерашнем. Снова и снова вспоминаю о девочке, одержимой великими идеями, которой была когда-то. От этой девочки, так любившей играть словами, сегодня мало что осталось. Думая о ней, я чувствую, что меня предали. Хотя предатель не кто иной, как я сама.

Обе мои дочери сидят за столом, смотрят по телевизору свою любимую программу «Blue Peter» и что-то возбужденно чирикают. Как всегда, они спорят. Им нравятся разные ведущие. Я слушаю их вполуха. Мысли мои блуждают далеко. Мое сознание, как воздушный змей, подхваченный ветром, уносится неведомо куда.

– Мама, скажи ей, что она говорит глупости! – требует Лейла.

– Ммм, да, – роняю я и снимаю сковородку с огня.

Лучше слегка недожарить яичницу, чем сжечь. Как это было вчера.

– Почему это я говорю глупости, мама?! – обижается Джамиля.

– Прости, дорогая, я не поняла, в чем дело, – вздыхаю я.

Обе девочки, задетые моим невниманием, обиженно надувают губы.

К счастью, на выручку мне приходит муж:

– Девочки, не дергайте маму. Сегодня у нее и без вас много забот.

– Каких? – спрашивает Лейла.

– Я же говорил тебе, котенок, – ласково напоминает Надир. – Сегодня к нам в гости приедет твой дядя. Мамин брат, с которым она давно-давно не виделась.

– Понятно, – без особого воодушевления говорит Лейла.

Я замечаю, что Джамиля пристально смотрит на отца. В ее темных миндалевидных глазах, так не похожих на глаза женщины, в честь которой ее назвали, вспыхивают дерзкие искорки.

– А почему вы оба нам врете? – неожиданно спрашивает она.

Моя рука, раскладывающая яичницу по тарелкам, замирает в воздухе. Я молчу, не зная, что ответить.

Надир, как всегда, невозмутим и находчив:

– Котенок, по-моему, говорить маме и папе, что они врут, не слишком вежливо. Да и другим людям тоже.

– Извини-и-ите, – тянет Джамиля, явно ничуть не раскаиваясь.

– Может, ты объяснишь нам, что имела в виду?

Наслаждаясь всеобщим вниманием, Джамиля шаловливо улыбается:

– Ну, я думаю, дядя Искендер вовсе не работал на Аляске. Я думаю… – Она смотрит на стол, словно рассчитывая увидеть там подсказку, и выпаливает: – Он русский шпион!

– Ну и сморозила глупость! – хохочет Лейла.

– Это правда. Он бросает бомбы на айсберги.

– Чушь! Ничего он не бросает!

– Нет, бросает!

Я кладу на каждую тарелку по листику базилика и по нескольку ломтиков помидора и ставлю тарелки на стол. Окажись мой брат русским шпионом, бомбардирующим Северный полюс, все было бы намного проще, чем в действительности.

После завтрака девочки уходят в свою комнату, наряжаться для детского праздника в честь дня рождения одноклассницы. Надир обнимает меня и склоняет голову мне на плечо. Я искоса смотрю на него, любуясь мягким прищуром его глаз, чуть впалыми щеками, чуть заметными морщинками на лбу. Его волосы, густые и жесткие, торчат вверх, презирая закон земного притяжения, и не прикрывают уши. Налет седины на висках выдает его возраст. Он на шестнадцать лет старше меня. Разница в точности такая же, какая была у мамы с Элайасом. Простое совпадение, часто повторяю я себе.

Я люблю своего мужа, хотя поначалу никакой любви к нему не испытывала. Мы оба сознавали, что я не отвечаю взаимностью на его нежную преданность. Каковы были мои тогдашние чувства к нему, я сама затруднялась определить. Смесь уважения, восхищения, привязанности, а самое главное, благодарности за то, что он вытащил меня из трясины, в которой я барахталась. Прежде мне не раз доводилось слышать рассказы людей о том, как совместная жизнь с другим человеком «преобразила» их. Я относилась к ним с недоверием. До тех пор, пока это не случилось со мной.

После того, что произошло в последний день ноября 1978 года, семья наша начала таять, как снеговик под яркими солнечными лучами. От нашей прежней жизни осталась лишь грязная лужица. То, что казалось прочным и незыблемым, внезапно стало призрачным и обманчивым. Некоторое время мы с Юнусом прожили в доме у дяди Тарика и тети Мерал. Их нельзя было упрекнуть ни в грубости, ни в жадности, но я с содроганием вспоминаю о каждом дне, прожитом рядом с ними. Я никогда не смогла им простить, что они пятнали имя моей матери, распускали о ней грязные сплетни. И даже когда я жила под их крышей, ела за их столом, носила одежду, купленную на их деньги, они оставались для меня самыми ненавистными существами на свете. Поначалу папа присылал нам из Абу-Даби открытки, подарки и деньги, но с годами он стал напоминать о себе все реже, а потом контакты с ним прекратились полностью. Тетя и дядя, пока это было возможно, скрывали от нас, что отец покончил жизнь самоубийством. Прятали правду, маскировали и приукрашали ее. Точно так же я поступаю теперь со своими детьми. Как видно, это наша семейная традиция. Мы хороним правду так глубоко, что она начинает разлагаться, и потом ее при всем желании уже невозможно извлечь наружу.