Элиф Шафак - Честь

– Что это у тебя?

Юнус вздрогнул, в глазах его заметались огоньки паники. Он лихорадочно пытался что-нибудь придумать, но ничего не приходило в голову. Врать не имело смысла. К тому же Юнус совершенно не умел врать.

– Это тату, мама.

– Что?

Я уже знала про эту злополучную татуировку и теперь бросилась на помощь своему маленькому братику:

– Не волнуйся, мама, это всего лишь…

Даже не посмотрев в мою сторону, мама схватила Юнуса за руку и потащила в ванную. Он упирался и протестовал, но все было бесполезно. Мама стащила с него рубашку и брюки и, когда он остался в одних трусах, заставила нагнуть голову над раковиной и принялась яростно тереть мочалкой его загривок.

– Не надо, мама, – верещал Юнус. – Больно!

– А когда ты делал эту мерзость, было не больно?

Я предприняла еще одну попытку вмешаться:

– Мама, татуировку так не смоешь.

Но она, по-прежнему не замечая меня, продолжала терзать несчастную шею Юнуса.

– Давно у тебя это? – спросила она.

– Уже пару месяцев, – ответила вместо него я. – Ты заметила бы это раньше, если бы уделяла нам больше внимания.

В последней фразе прорвалась горечь, неожиданная для меня самой.

– Что ты несешь?

Мама наконец повернула голову в мою сторону.

– Ты всегда думаешь о чем-то своем, – выпалила я. – Не знаю о чем, только не о нас. С тобой стало невозможно разговаривать. Ты только и знаешь, что твердишь: не делай того, не делай этого. А что с нами происходит, тебе наплевать.

– Неправда, – отрезала мама и, упрямо закусив губу, вновь принялась орудовать мочалкой. Несколько минут спустя ей пришлось признать, что это напрасный труд. Едва не плача, она отбросила мочалку: – Скажи, зачем ты себя изуродовал? Зачем? Ты что, и правда спятил?

Юнус разревелся, как маленький.

– Ничего я не спятил! – всхлипывая, выкрикнул он. – Это ты спятила! Я видел тебя с каким-то мужиком на улице!

Едва слова эти сорвались с его губ, Юнус закрыл рот ладонями, словно пытаясь их поймать. Я изумленно взглянула на брата. Вот он, секрет, который так терзал беднягу, дошло до меня. Он тоже посмотрел на меня – растерянно, виновато, печально. Когда я повернулась к маме, на лице ее застыло выражение, которого я никогда прежде не видела. Глаза у нее остекленели. Слезы стояли в них, не проливаясь.

Мы все потрясенно молчали. В этой тяжелой, напряженной тишине слышно было, как капает вода из крана.

Вечером, когда мы с Юнусом остались вдвоем в нашей комнате, он выложил мне всю историю. Я долго не могла уснуть, на душе скребли кошки. В комнате было темно, только серебряный лунный луч проникал сквозь шторы. В очередной раз повернувшись с боку на бок, я услышала шепот Юнуса:

– Эсма, ты спишь?

– Нет.

– Папа от нас ушел. Как ты думаешь, мама тоже уйдет?

– Нет. Не будь дураком. Никуда она не уйдет. Спи и не волнуйся.

Как ни удивительно, открытие, сделанное нынешним вечером, ни капельки не настроило меня против мамы. У меня имелось много других поводов сердиться на нее – значительных и ерундовых. Но теперь, когда я узнала, что у нее есть свой собственный мир или, по крайней мере, она пытается этот мир создать, я вовсе не чувствовала себя уязвленной или обиженной. Напротив, у меня возникло желание ее защитить. Теперь она казалась мне улиткой, ползущей рядом с прожорливыми лягушками.

– Смотри только не проболтайся Искендеру, – сказала я. – Нельзя, чтобы он об этом узнал.

Часы показывали семь тридцать вечера. Длинный день близился к концу. Пимби была на ногах с раннего утра, волосы ее выбились из пучка, поясница слегка ныла, но она не чувствовала себя усталой. Она сказала Рите, что останется в салоне после закрытия и подметет пол, хотя это не входило в ее обязанности.

– Ангел ты мой! – воскликнула Рита, расцеловав ее в обе щеки. – Что бы я без тебя делала?!

Пимби в ответ промолчала. Она не могла заставить себя сообщить Рите, что бросает работу. Что завтра не придет в «Хрустальные ножницы». И послезавтра тоже. Она оставит Рите записку, решила Пимби. Так будет проще. Она объяснит, что плохо себя чувствует и нуждается в отдыхе. Нет, пожалуй, лучше сказать правду. По крайней мере, насколько это возможно. Рита всегда была ей настоящей подругой. И Пимби откровенно признается, что старший сын запретил ей работать.

Искендер, ее первенец, всегда останется ее любимцем. Конечно, характер у него неуравновешенный, порой слишком вспыльчивый и горячий, но он хороший мальчик. И у него есть причины на нее злиться. Все эти сплетни выводят его из себя. Какому сыну понравится, что за спиной его матери люди укоризненно качают головами. В кафе, чайных, прачечных и магазинах шепчутся о том, что в семействе Топрак творится неладное. Слухи расползаются быстрее, чем чернильное пятно на шелке. Всю свою жизнь Пимби чистила, мыла и стирала, но она не знала средства против пятен на репутации. «Сейчас я напишу Рите, – повторяла она про себя. – Она все поймет. Или нет».