Рут Озеки - Моя рыба будет жить

Короче, все у нас было, наконец, готово, и вечером, перед тем, как должны были прибыть первые гости, Дзико, Мудзи и я вместе приняли ванну, чтобы завтра быть чистыми и красивыми, и мне даже дали побрить им головы настоящей бритвой. Дзико и Мудзи относятся к личной гигиене суперсурово, и они никогда не дают волосам расти больше пяти дней, а это примерно одна восьмая дюйма, и иногда они разрешали мне помочь. Мне нравилось это делать. Мне нравилось, как жесткие маленькие щетинки отступают перед бритвой, оставляя гладкую блестящую кожу. Щетинки Мудзи были маленькими и черными, как мертвые муравьи, падающие с чистого белого листа, но у Дзико они были светлыми и искрились серебром, как волшебная пыль.

Для бритья голов тоже есть особая молитва — вот она:

Тем вечером я так волновалась перед приходом призраков, что не ложилась спать, пока Мудзи наконец не загнала меня в кровать, но как только они с Дзико заснули, я прокралась наружу. Не знаю, чего я ожидала. Я прошла через сад к лестнице и уселась ждать на верхней ступеньке под воротами. Сквозь пижаму я чувствовала холод и влагу, исходящую от каменной ступени, а все, что было слышно, — хор лягушек и ночных насекомых.

Кто-то думает, что ночь — печальное время из-за того, что темнота напоминает нам о смерти, но я с этим совершенно не согласна. Я лично ночь очень люблю, особенно ночь в храме, когда Мудзи выключает весь свет и остается только луна, и звезды, и светлячки или, когда облака, мир становится таким темным, что даже пальцев своих не разглядишь.

Пока я так сидела, казалось, все вокруг становится чернее и чернее, кроме светлячков; их мерцающие огоньки чертили дуги в теплой летней темноте. Светит — не светит… светит — не светит… светит — не светит. Чем дольше я на них глядела, тем сильнее кружилась у меня голова, пока, наконец, мне не стало казаться, что мир накренился, и я сползаю вниз по склону горы в глубокую глотку ночи. Я опустила руку потрогать ступеньку, чтобы это дело прекратилось, но вместо холодного камня ощутила под пальцами что-то колючее, как электрический ток, и это что-то дернулось у меня под рукой. Я взвизгнула и отдернула руку, но, конечно, это был просто Чиби — он вышел поприветствовать призраков вместе со мной. Он замер, как мультяшный кот, круглые зеленые глаза горят, как монеты, но, когда я засмеялась и погладила его наэлектризованный мех, он прижался к коленке и ткнулся головой мне в ладонь.

— Бака-нэ, Чиби-чан! [124] Бака-нэ, Чиби-чан! — Ну не дураки ли мы, милый Чиби! — сказала я; сердце у меня все еще бешено колотилось. Хотя я с трудом различала его очертания в темноте, было здорово, что он здесь, со мной.

Порыв ветра зашевелил бамбук, будто двигались призраки. На что они вообще похожи, эти призраки? Будет ли призрак похож на человека? Или он будет огромным и жирным, как дайконовое чудовище? Или у него будет длиннющий нос, как у краснолицего тэнгу [125] Тэнгу — сверхъестественные существа, краснолицые демоны с длинными фаллическими носами; часто одеваются как буддийские монахи. Тэнгу могут быть и злыми, и добрыми; они — защитники гор и лесов. ? Может, он будет зеленый, как гоблин, или притворится кем-то еще, как лиса, может, он будет горой разлагающейся человеческой плоти без головы, с толстыми складками жира вместо рук и ног, и пахнуть он будет соответствующе? Такие называются нуппеппо. А еще есть другие призраки, выглядят они как мертвые люди, плохо постриженные мужчины, налитые кровью глаза вылезают из орбит, плоть облезает с костей, как лишайник. Одеты они в дешевые полиэстровые костюмы и свисают они с ветвей в Лесу самоубийц, медленно поворачиваясь на ветру. Этих призраков я боюсь больше всего, потому что они немного похожи на папу, и в этот момент, как раз когда я готова была психануть, почувствовала, что рядом кто-то сел. Я повернулась, и вот он был здесь. Папа сидел рядом со мной на каменной ступеньке, и хотя глаза у него не выпучивались, и делового костюма на нем не было, я знала: он мертв, он, наконец, покончил с собой, и это был его призрак — пришел, чтобы дать мне знать.

— Папа? — я попыталась прошептать это, но во рту у меня так пересохло, что не раздалось ни звука.

Он глядел в темноту.

— Папа, это ты? — мой голос все еще не слушался меня, и слова были только мыслями у меня в голове. Понятно, что он не мог меня слышать. Он все смотрел в темноту. Я глубоко вдохнула, прочистила горло и сделала еще одну попытку.